Малин качает головой. Это ответ, и обещание молчать, и реакция на эту, как кажется, неизлечимую слабость противоположного пола.
Малин остается в машине и смотрит, как такси Йорана Кальмвика исчезает в направлении Юнгсбру, минуя печальное кирпичное здание продовольственного магазина.
Она думает.
Различные варианты действий один за другим непроизвольно возникают в ее голове. Она хватает мобильный, звонит Никласу Нюрену на всевозможные номера. Но он не отвечает, как не перезванивал раньше, и ей приходит в голову, что он, вероятно, у Маргареты Свенссон. Малин выбирает номер из адресной книги, но останавливается, взглянув на часы.
5.59.
Придется подождать.
Нельзя забывать о приличиях, даже когда расследуешь убийство.
Дай поспать матери-одиночке, измотанной непосильной работой.
Малин едет домой. Заглянув к Туве, ложится в постель.
И перед тем как заснуть, снова представляет себе Валькирию Карлссон посреди поля. Голую, похожую на ангела. Падшего ангела?
Когда расследование становится кошмарным сном?
Когда поиск истины превращается в хождение по кругу. Когда полицейские впервые начинают сомневаться и возникает чувство: нет, мы никогда этого не раскроем, на этот раз нам не докопаться до правды.
Малин знает.
Рано или поздно это возникнет, словно предчувствие первого за день телефонного звонка. Это может случиться внезапно или нарастать постепенно. Ранним субботним утром, когда пятеро измотанных полицейских, которым в это время полагается спать, а не попивать черный сивушный кофе в зале заседаний, вдруг начинают рабочий день с получения неприятного известия.
— Только что пришло заключение техников относительно Мюрваллей. Работали круглые сутки, и что толку? — Свен Шёман стоит во главе стола, и вид у него удрученный. — Ничего. Только кровь животных: лосей, косуль, диких кабанов и зайцев. И шерсть животных, больше ничего.
«Проклятье», — думает Малин, хотя в глубине души знала об этом с самого начала.
— Значит, мы здорово увязли, — заключает Юхан Якобссон.
Зак кивает.
— Как в бетоне, я бы сказал.
— У нас есть другая линия — Асатру. Бёрье, — спрашивает Свен, — что нового? Вы допросили Валькирию Карлссон после того, как Малин столкнулась с ней возле дуба?
— Пытались связаться с ней по телефону и сегодня попробуем опять, — отвечает Бёрье Сверд. — Допросили двадцать человек, связанных с Рикардом Скуглёфом, но, похоже, ни один из них не имеет отношения к Бенгту Андерссону. Но мы можем задаться вопросом: что она, собственно говоря, делала на месте преступления да еще в таком виде? И зачем?
— Возмутительное поведение, — замечает Юхан. — Как еще можно назвать публичную медитацию в чем мать родила?
— Она никому не мешала, — говорит Малин. — Я звонила любовнице Йорана Кальмвика в Осло, и та все подтвердила. А сегодня я попытаюсь поговорить с Никласом Нюреном. Похоже, это последний камень, под который нужно заглянуть на этой линии расследования.
— Нам остается только бороться, — говорит Бёрье, и как раз в этот момент в дверь стучат.
Не дожидаясь приглашения, ассистент Марика Грувберг просовывает голову внутрь комнаты.
— Извините, если помешала. Но некий фермер обнаружил мертвых животных, повешенных на дереве в поле. Сообщение поступило только что.
«Круги», — думает Малин.
Семь кругов.
Все глубже и глубже.
Оттенки серого и белого меняются местами, сливаются, так что глазу становится трудно провести границу между небом и землей.
Животные висят на одной из трех елей в маленькой рощице посреди поля между Гёта-каналом и церковью. Вдали, возле канала, черные деревья без листьев застыли, словно группа солдат, вытянувшихся по стойке «смирно». Белая, напоминающая гроб церковная стена на расстоянии около восьми сотен метров растворяется в атмосфере, словно ее удерживают на земле лишь расплывшиеся краски окружающих строений — охряного здания школы и желтого, будто лютик, учительского дома.
Похоже, туши были обескровлены, прежде чем их подвесили за шеи на нижней ветке самой маленькой из елей. На снегу пятна запекшейся крови, как видно вылившейся из порезов. Доберман, поросенок и ягненок, которому самое большее год от роду. Пасть собаки обмотана черно-желтым скотчем.
Под деревом, на перепачканном кровью снегу, валяются окурки и мусор, Малин замечает следы лестницы.
Рядом с ней стоит фермер, некий Матс Кнутсон, одетый в утепленный зеленый комбинезон.
— Я объезжал свои земли на машине, как обычно делаю в это время года, чтобы посмотреть, что и как, и тут увидел это на дереве. Довольно странная картина.
— И вы ничего здесь не трогали?
— Даже не приближался.
Зак становится все более подозрительным ко всему живому на равнине.
«Все они одним миром мазаны», — говорил он в машине на пути к месту преступления.
— Что бы это значило?
— Да, и это уже не братья Мюрвалль.
— Нет, они сидят в тюрьме.
— Может, Йимми Кальмвик и Иоаким Свенссон?
— Возможно. Ведь они мучили кошек, если верить Фредрику Уннингу.
— Надо снова их допросить.
— То же со Скуглёфом и Валькирией Карлссон.
В нескольких метрах от ветки с повешенными животными на снегу виднеется надпись, сделанная неровными буквами: МИДВИНТЕРБЛОТ.
Но использовалась не кровь, а красная краска-спрей, насколько Малин может видеть невооруженным глазом. Только что подъехавшая Карин Юханнисон обследует землю, сидя на корточках. Ей помогает коллега, которую Малин никогда не видела раньше: молодая девица с крупными веснушками и копной рыжих волос под бирюзовой шапкой.
В стороне от красного слова кто-то вывел мочой три буквы — ВАЛ. На большее, по-видимому, его не хватило.
Зак стоит рядом с деревом, указывая на животных.
— Им перерезали горло и выпустили кровь.
— Думаешь, они еще были живы, когда их вешали?
— Разве что собака. Когда срабатывают инстинкты, эти создания бывают чертовски живучи.
— Следы лестницы, — говорит Малин. — Наверное, металлической, судя по этим потертостям на дереве. А дырки в снегу от ее концов.
Бёрье Сверд ходит взад-вперед, беседуя по мобильному телефону.
— Посмотрите на эту собаку на дереве, — предлагает он потом, закончив разговор. — Какой же беспомощной была она под конец! И даже пасть эти мерзавцы не оставили в покое. Судя по всему, она была украшением своей породы, а значит, куплена в питомнике и, конечно, это отмечено в бумагах. Мы сможем установить владельца по налоговому регистру. Снимите же ее, ну!