– Погоди, я сам… – Гавриленко опустился на колени и медленно, обнажая сантиметр за сантиметром кожу, освободил Нику от мешавшей детали гардероба. – Ты такая красивая, Ника… – пробормотал он, прислонившись щекой к бедру и глядя снизу вверх в глаза застывшей от изумления Стаховой.
– Уверена, ты говорил это куда более красивым женщинам!
– Не буду отрицать – говорил. Но вряд ли они были такими, как ты. – Максим поднялся и взял Нику за подбородок. – Не думал, что ты можешь быть неуверенной в себе.
– А кто сказал, что это так? – прищурилась уже справившаяся с волнением Ника. – Я принимаю себя такой, как есть.
– А мне ты только такой и нравишься, – заверил Гавриленко, стягивая через голову майку.
Как и думала Стахова, у него оказалось крепкое, тренированное тело без грамма жира, хороший пресс и довольно внушительные бицепсы, хотя одежда каким-то странным образом скрывала это. Рядом с ним даже крупная Ника не казалась себе такой уж большой.
«Так странно… я уже забыла это ощущение от нового тела в постели. Столько лет с Артемом… чувствую себя кошкой, утащившей хозяйское мясо. Как он смотрел на нас сегодня…» – Все это пронеслось в Никиной голове за те секунды, пока Гавриленко опускал ее на кровать и ложился рядом, бережно поглаживая ее кожу.
Максим оказался на удивление нежным, слегка робким, и это сильно удивило Нику. Ей казалось, что человек, которому были доступны любые женщины, в постели будет вести себя требовательно, капризно, ибо успел пресытиться разнообразием тел. И его желание доставить сначала удовольствие ей, а потом уж себе, тоже оказалось приятной неожиданностью.
– Как порядочный человек, я теперь обязан жениться, – пробормотал он, крепко прижимая ее голову к своей влажной от пота груди.
– Очень смешно, – прогнусавила Ника, стараясь вывернуться, – зачем ты все портишь?
– Порчу? Чем?
– Пошлостями. – Нике удалось освободиться и сесть, натянув на грудь простыню.
Гавриленко тоже приподнялся на локте и удивленно смотрел на Нику:
– Не понял.
– А что тут непонятного? Я… совершила ошибку. Ошибку – понимаешь? Этого не должно было случиться. – Стахова обхватила себя за плечи и продолжила: – Понимаешь, это против правил. Против моих правил.
– Правил?
– Да. Я не должна была переходить эту грань… грань между работой и удовольствием, понимаешь?
– Так я для тебя всего лишь работа? – грустно спросил Максим, дотягиваясь до Никиной руки и властно забирая ее в свою. – Значит, все наши прогулки по бульварам – это только часть работы, да?
– Ты не понимаешь…
Нике казалось, что она говорит что-то не то, не так, но остановиться она не могла. Ей на самом деле казалось, что сейчас она нарушила какой-то собственный кодекс, которому подспудно следовала все время до встречи с Гавриленко.
– Так объясни! – требовательно сказал Максим, чуть сжимая ее пальцы. – Объясни, чтобы я не плутал в лабиринте твоих мыслей и поступков, потому что я уже и сам не понимаю, куда иду и какие правила нарушаю. Ты нравишься мне, Ника, очень нравишься, так, как никто прежде. Но ты… ты зачем-то выстраиваешь все новые преграды. Едва мне начинает казаться, что все, путь свободен, как тут же возникает новая трудность. Ты сама не устаешь от этого? Не пробовала просто жить? Жить, а не выстраивать стены?
Ника заплакала. Она не могла объяснить, с чего вдруг начала этот разговор и сама испортила то, что произошло между ними.
«Я просто разучилась наслаждаться жизнью. И любовь для меня прежде всего надрыв и страдание, потому что так было с Артемом. Он не обещал мне будущего, я привыкла к этому состоянию и считала, что только так и может быть, вот и ищу теперь подвох в словах Максима».
– Ну, почему ты плачешь? – Гавриленко притянул ее к себе, обнял обеими руками. – Ты просто скажи мне, какими ты видишь наши отношения, раз уж не хочешь рассказывать о своих правилах, и я буду стараться сделать все так, как ты хочешь.
«А если я не знаю, как я хочу? Если не понимаю, как вижу? Если мне каждое твое слово кажется лживым и фальшивым? Я чувствую, что это не так, мне очень хочется, чтобы это было не так, но почему-то не получается».
Ничего из этого Стахова вслух не сказала. Вместо слов она встала, высвободившись из объятий Максима, и ушла в кухню, включила чайник и уселась за стол, по привычке подвернув под себя ногу. Простыня, в которую она закуталась, вдруг стала напоминать саван. «Как будто кто-то умер. Да, только не кто-то, а что-то. Мои отношения с Артемом. Даже не понимаю, почему мне так тоскливо и противно».
Она закурила, глядя в окно. Большой старый тополь, каким-то чудом избежавший обязательной весенней стрижки кроны, медленно покачивал ветками, подчиняясь легкому ветру. Где-то во дворе лаяла собака – видимо, соседка выгуливала своего дурного кобеля, не дававшего жизни никому в подъезде. Ника чуть усмехнулась – она любила собак, но этот рыжий дурак не вызывал в ней теплых чувств, как, собственно, и его владелица. «Опять, поди, в глазок шпионила, будет потом хозяйке рассказывать, что я сюда мужиков вожу».
– Ну что, все-таки чайку? – вывел ее из задумчивого состояния голос Максима.
Она обернулась – Гавриленко стоял в дверях кухни, тоже обмотавшись простыней, как длинной юбкой. Это выглядело весьма комично – высокий, поджарый Максим в белой простыне, волочившейся по полу, как шлейф.
– Разумеется, ваше величество, – фыркнула она, вставая со стула. – Присаживайтесь, располагайтесь, как вам будет угодно. Сейчас все подам.
Гавриленко сел за стол, принял позу, как на троне, и проговорил пафосно:
– Соблаговолите подать мне напиток в серебряном кубке, – и, не удержавшись, тоже рассмеялся. – Ты меня убила.
– Еще нет. Но сейчас, похоже, убью – у меня нет серебряных кубков в хозяйстве. Надеюсь, мессир не разгневается и не прикажет своим слугам отсечь мне голову? Было бы как-то некстати.
Гавриленко притворно огорчился:
– С головой, пожалуй, погожу пока. Но как же мне вкушать чай? Неужели из презренного фарфора?
– Хуже. Из стеклянной кружки. – Ника налила чай в свою любимую прозрачную чашку с синим васильком и поставила перед ним.
– Ты оскорбила мои чувства, – сообщил Максим, отхлебывая напиток. – Но вкус чая может искупить твою вину.
– Ну, слава богу.
– Слушай, Ника, – став вдруг серьезным, проговорил он, отодвигая чашку, – вот скажи – твое отношение ко мне чем-то обусловлено? У меня такое ощущение, что я провинился в чем-то. Чувствую себя нашкодившей болонкой. Вроде виноват, а в чем, не могу понять.
– Ты не виноват, – Ника подошла к нему и обняла, чувствуя острое желание прижаться к его телу, – и никто, наверное, не виноват. Это все я… У меня в жизни за последние пару месяцев что-то не так пошло, и я не могу найти опору. Знаешь, вот как в незнакомом водоеме – ныряешь и не можешь достать до дна. Летишь в бездну, а края все нет.