– Ира… но… семь лет! – выдохнула Ника.
Ирина зацепила ногой табуретку под столом, выдернула ее и села, облокотившись на столешницу локтем.
– А вот так, Никуся. Семь лет этот красавец пудрил мне мозги так талантливо, что я даже не поверила, когда узнала.
– А… как ты узнала? – Ника уже забыла о собственных неприятностях, об уехавшем ни с чем Артеме, о загипсованной руке…
Ирина пожала плечами, дотянулась до электрического чайника и щелкнула кнопкой:
– Чайку попьем, хотели ведь. Как узнала… очень просто. Ко мне в галерею заявилась его жена с близнецами. И обе девочки, как ты догадываешься, оказались копией папеньки. Красивые такие пятилетние куколки.
– Но… как же… в смысле как ты не замечала? Ведь время…
– А он оказался очень талантливым прохвостом, Никуся. Его семья жила не в Праге, а в пригороде. И его поездки «к клиенту» были на самом деле визитами в семью. Они с женой сначала договорились, что у них вроде как открытый брак. А в какой-то момент она решила – нет уж, брак так брак, по полной программе. Вот и все.
Ирина встала и отошла к навесным шкафам, зачем-то открыла дверцы, заглянула внутрь, снова закрыла.
– Знаешь, – вдруг со слезами в голосе заговорила она, обернувшись к Нике, – мне никогда в жизни не было так мерзко, как в тот вечер, когда Иржи приехал домой. Никогда. Он не знал о визите своей жены, а я просто хотела посмотреть, как он станет выкручиваться. Лучше бы я этого не делала. Уходить нужно сразу – навсегда, резко, чтобы не было так больно.
– Ты сильная, Ирка, – медленно проговорила Ника, – ты взяла и ушла. А я не могу. Очень хочу, понимаю, что это неизбежно, а все равно не могу. Жалко прошлого, понимаешь?
Ирина вытерла навернувшиеся слезы, достала чашки и сахарницу.
– Нашла о чем пожалеть! Можно остаток жизни в этом ковыряться, в прекрасном прошлом, а тем временем мимо проплывет твое настоящее и будущее. И не заметишь даже. Уже не замечаешь.
– Ты о Гавриленко? – со вздохом спросила Ника. – Это бесперспективно, Ира. Кто он и кто я? Мы две разные планеты, и наши орбиты только чуть коснулись друг друга, но не больше.
– Ой, заговорило журналистское нутро! – отмахнулась подруга, наливая чай. – Планеты, орбиты… Ты не статью для глянца пишешь, а свою жизнь пытаешься устроить. Или я пытаюсь, уже не разберешь. Что тебя смущает в Гавриленко? Деньги? Власть? Рост двухметровый? Что?
– Он… другой, понимаешь?
– Да, не такой, как твой Артем. И это тебя смущает. Ты привыкла появляться по свистку, по зову – а тут наоборот. Зовешь ты – и он приходит, решает твои проблемы, а не навязывает собственные. Понимаешь? Не ноет о неприятностях с бывшей женой, не жалуется, что дочь в школе плохо учится. Он вообще тебя не парит ничем – наоборот, старается, чтобы твоя жизнь стала хоть немного легче и интереснее.
– Ты идеализируешь человека, которого не знаешь!
– Я основываюсь на твоих рассказах и на том, что вижу сама. Ты меняешься в лице, когда говоришь о нем.
– Ира, я тебя умоляю… давай не сегодня, – жалким голосом попросила Стахова, прижимая к груди нестерпимо занывшую руку, хотя на самом деле ей вдруг показалась, что это не рука болит, а душа. – Я так измучилась, что не в состоянии вынести еще и твои рассуждения о преимуществе одного кобеля перед другим. Полежать бы…
Ирина захохотала – иной раз подруга, даже будучи вот в таком размазанном состоянии, ухитрялась выдавать фразы, от которых живот сводило.
– Тогда какого черта ты нарядилась в грязные шмотки, а? Когда рядом висел специально для тебя оставленный халат? – поинтересовалась она. – Куда собиралась бежать, коль скоро Артема отправила восвояси?
– Домой хотела ехать, придется снова менять замки. Хозяйка не обрадуется…
– Так, плюем на замки, на хозяйку, идем в спальню и спим, пока тошнить не начнет, – решительно заявила Ирина, – и я к тебе с удовольствием присоединюсь, поскольку тоже не выспалась.
– Ты мне объясни, идиот, как вышло, что она мимо тебя просвистела? Как вы ее вдвоем вообще упустили? В пустом здании!
– Так вот это и непонятно… все обшарили, да и где там шарить-то было? А потом этот черт в своих модных ботинках на мостках поскользнулся, пришлось его в травмпункт везти. Кто знал, что он этой корове руку ухитрился сломать? Об этом разговора даже не было. Я, когда ее на крыльце увидел, аж дар речи потерял…
– Лучше бы ты… а, да что теперь! Девка у вас была, можно сказать, теплая и готовая, а вы два клоуна!
– Ну, в другой раз умнее будем!
– Боюсь, что в другой раз у нее уже будет отличная и профессиональная охрана. И вам, дилетантам, она станет совсем не по зубам.
Все проблемы по смене замков в квартире взял на себя Артем, чем очень удивил Нику. Когда она, переночевав у Ирины, явилась утром в редакцию, вызвав переполох гипсом на руке, Масленников улучил момент и положил на стол рядом с клавиатурой связку ключей.
– Можешь не бояться, к тебе никто не войдет, я вчера сменил замки. И вот еще… – на столе перед Никой появился новый мобильный телефон, – номер я твой восстановил.
Он повернулся, чтобы уйти, но задержался и, осторожно коснувшись пальцем гипса, спросил:
– Может, ты пока дома побудешь?
– Зачем? Я прекрасно печатаю левой рукой.
– Я подумал, что…
– Артем, спасибо за телефон и замки. И… извини, если я вчера грубо себя вела. Просто не каждую ночь проводишь на стройке в обществе мертвого бомжа. – Ника сунула ключи в карман сумки и включила компьютер, совершенно не интересуясь, какое впечатление произвели ее слова на Масленникова.
Артем постоял еще пару минут, почувствовал себя лишним, как-то затравленно оглянулся по сторонам и вышел из кабинета. Ника прекрасно увидела его состояние, то и дело бросая взгляд в прикрепленное над монитором зеркальце. Масленников определенно был напуган тем, что произошло с ней.
– А вот будешь знать, как подставлять меня, – пробормотала Ника под нос и зашла на сайт фотобанка в поисках нужных для статьи иллюстраций.
Как назло, первой же фотографией оказалась панорама Карлова моста, и Стахова углядела в этом знак. С некоторых пор все, что связано с Чехией, для нее прочно ассоциировалось с Гавриленко. «О, господи! – подумала Ника, поспешно закрывая снимок. – Прямо по Фрейду. Могу даже предсказать, что он сегодня непременно позвонит. Ну, не Фрейд, понятно, а Гавриленко». И вдруг она честно призналась себе, что нестерпимо хочет услышать голос Максима. Его спокойные интонации внушали ей уверенность и давали ощущение покоя. Так было прежде с Артемом, давно, еще в самом начале их романа. Ника помнила себя тогдашнюю – вспыльчивую, категоричную, не терпящую никаких возражений и замечаний, готовую кинуться защищать себя и свои убеждения от кого бы то ни было. И только Масленников своим спокойствием и даже некой меланхоличностью довольно быстро изменил ее. Потом, со временем, Ника потихоньку снова стала прежней, но это было уже начало конца. Артем перестал играть в ее жизни важную роль, и она хорошо это понимала.