До отправления поезда оставалось несколько минут. В купе, рассчитанном на восьмерых пассажиров, Аксель был один. Задвинув стеклянную дверь, он с облегчением отгородился от коридора. Посмотрел на графин с водой на полке. Интересно, когда в нем последний раз меняли воду? Положил перед собой на столик блокнот и ручку, но ни одной строчки написать не успел — дверь отъехала в сторону, и в купе появились Торгни и Халина.
— Вот, значит, ты где!
Пока Торгни водружал сумки на верхнюю полку, глаза Акселя и Халины встретились. Он не мог произнести ни слова. Торгни опустился в одно из кресел и снял шарф. Красные глаза и запах вчерашнего алкоголя.
— Черт, как болит голова, не понимаю, в чем дело. Надо, наверно, меньше курить.
Он усмехнулся и похлопал по соседнему сиденью:
— Садись, старушка.
Халина повесила куртку. Торгни заметил блокнот Акселя.
— О боже, только не говори мне, что ты пишешь!
Аксель собрал свои вещи и положил их в кожаный портфель.
— Да нет, просто заметки кое-какие делал.
— Слушай, Рагнерфельдт, тебе надо научиться расслабляться. Слегка отпускать вожжи, спускаться на землю к нам, грешным, и вытаскивать шило, которое торчит у тебя в заднице.
Рассмеявшись, Торгни посмотрел на Халину в поисках одобрения. Аксель понял, что Торгни по-прежнему пьян. Сальные выражения он позволял себе всегда, но сегодняшний выпад уже запредельно груб.
Халина встала:
— Мне надо в туалет.
Закрывая дверь, она на миг встретилась взглядом с Акселем через стекло и скрылась из вида.
— Ну как тебе?
Улыбнувшись, Торгни кивнул на дверь.
— Да, весьма приятная особа.
— Опять ты за свое, Рагнерфельдт! Я же видел, как ты вчера на нее смотрел. Вот уж не думал, что ты такой похотливый козел.
Аксель молчал. Язык, на котором говорил Торгни, для Акселя давным-давно остался в прошлом, в бараках за кольцевой дорогой. Торгни показывал себя с новой и очень неприятной стороны. Даже если бы ситуация была другой, Аксель бы вряд ли стал бы продолжать подобный разговор.
Торгни наклонился вперед:
— Между нами, она действительно необузданна, всю ночь мне не давала спать. Только и вздремнул, что на диване за ужином, — но это не в счет. Пожаловаться могу только на одно — с тех пор, как она ко мне переехала, я не написал ни слова. Но что поделать, нет худа без добра.
Аксель спешно искал подходящее объяснение — и через несколько секунд вынужденно признал то, от чего ему стало тошно.
Торгни мой друг, но отнюдь не мой мужчина. Мы не вместе, если вас это интересует.
Она лгала. Лгала в открытую.
Она заставила его совершить недостойный поступок. Изменить Алисе он решил сам. Да, это не вполне порядочно, но в сложившихся обстоятельствах простительно. Но женщину коллеги трогать нельзя. Он вдруг оказался виноват перед тем, кого презирал. Перед тем, кто сидел напротив, распространяя вокруг алкогольное зловоние и омерзительные слова. С высоты своего положения Аксель упал вниз и, совершив низкий поступок, возвысил Торгни.
Отвратительно.
Вернулась Халина, однако Аксель избегал смотреть на нее. Приятное воспоминание в один миг превратилось в гадкое извращение. Он совершил то, что противоречило всем существующим правилам. Верность, мораль, опрятный быт. Он встал и начал собирать вещи.
— Извините, я хочу перейти в другой вагон.
Торгни пытался возражать, но Аксель не слушал.
Он должен уйти. Ни видеть, ни слышать их он не может.
— Постойте, вы уронили.
Он уже вышел в коридор и собирался закрыть за собой дверь. Халина протягивала что-то, поднятое с пола. Аксель взял предмет и, не глядя, сунул в карман пальто. Потом пошел в конец поезда и простоял в тамбуре последнего вагона до самого Стокгольма.
Дома он сразу закрылся в кабинете. Встретившая хозяина Герда взяла у него сумку и сообщила, что супруга отдыхает в спальне, а дочь в своей комнате, потому что простудилась и не пошла в школу. Ему никого не хотелось видеть, и он попросил, чтобы его не беспокоили.
Он просидел в кабинете до вечера. Ближе к шести Аксель вышел на кухню и попросил Герду накрыть ему ужин на письменном столе. Написать ничего не удалось, мысли крутились только вокруг вчерашней ночи. Ему не удавалось забыть об этом ни на минуту. В девять он сдался, взял пустую тарелку и вышел на кухню. Анника сидела за столом с бумагой и ручкой. Он с недоумением заметил, как она выросла. Уже не девочка, а почти женщина.
Дочь посмотрела на него:
— Привет.
— Привет.
Он поставил тарелку в раковину, взял стакан и налил воды из-под крана. Попытался подсчитать — сколько ей, вроде бы четырнадцать?
— Что ты делаешь?
— Пишу письмо Яну-Эрику.
Он выпил воду. Появившаяся в кухне Герда поклонилась, увидев его. Сколько раз он просил ее не делать этого, но в конце концов ему надоело, и он смирился.
— Простите, я нашла это у вас в кармане пальто и подумала, вдруг это что-то важное.
Он отставил в сторону стакан и пошел ей навстречу. Она протянула сложенный клочок бумаги. Развернув его, он прочитал:
В страшной спешке…
Спасибо за прекрасную ночь.
Дам знать, как только смогу…
Твоя X.
Свернув записку, Аксель бросил на Герду быстрый взгляд. Она смотрела в сторону. По лицу было непонятно, читала она записку или нет. Ничего не сказав, он вернулся в кабинет, разорвал бумажку на мелкие клочки и выбросил в мусорную корзину. Немного подумав, поднялся и открыл дверь:
— Герда! — Подождал несколько секунд и снова крикнул: — Герда! Не будет ли Герда так любезна подойти ко мне на минуту!
Она тут же появилась. Робкий взгляд, скользнув по его лицу, остановился на стене позади него.
— Я хочу сказать вам кое-что. Проходите, пожалуйста.
Аксель старался говорить мягко, но видел, что она испуганна.
Он придержал дверь, пока Герда переступала через порог, и закрыл ее. Герда остановилась у самого входа, Рагнерфельдт прошел в глубь помещения и сел за свой стол. От ее явных мучений его собственные становились меньше, но он все равно нуждался в дополнительной опоре, которую давал ему письменный стол.
— Я хочу уведомить вас, что отныне Торгни Веннберга в этом доме не принимают. И если он появится, ему следует сказать, что встреча со мной невозможна.
Герда поклонилась:
— Да, господин.
Она старше его на десять лет, а ведет себя, как затравленная школьница.