— Значит, она оставила тебя в Скансене. О господи. — Тяжело вздохнув, Торгни покачал головой, глубоко затянулся и сделал глоток пива. — Если б я знал.
Кристофер молчал.
— А ты не помнишь, как жил здесь, когда был маленький?
Кристофер огляделся:
— Здесь?
— Да, до января семьдесят пятого. Потом она собрала вещи и ушла. С тех пор я ничего о ней не слышал.
— Но она оставила меня в Скансене только десятого мая.
Торгни, казалось, не слышал. Или не хотел слышать. Он сделал несколько глотков пива.
— Если бы ты знал, сколько сил я потратил на поиски. Я полгорода на ноги поставил, но никто ничего не знал.
На Экерё я нашел странную компанию, с которой вы, видимо, прожили какое-то время. Но куда вы направились потом, они не знали. Они сказали, что Халина была больна и они ее выгнали. Хотя, по-моему, она была здоровее их всех, вместе взятых. У них там был настоящий дурдом, как это было модно в семидесятые — нью-эйдж [6] и все в таком духе. Впрочем, когда она не пила лекарства, она действительно могла вести себя очень странно. Глаза становились другими, как будто в ней что-то переключалось. Сегодня ей что-то нравится, а завтра она от этого впадает в ярость. Утром она ведет себя как птенчик, умоляет никогда ее не бросать, а после обеда кричит, что меня ненавидит. К таким перепадам трудно привыкнуть.
Он опустил взгляд и начал дергать кольцо на пивной банке.
— Но, черт, как же сильно я ее любил.
Всхлипнув, он провел рукой по лицу. Потом встал, подошел к книжным полкам, поискал и нашел какую-то книгу.
— Это о ней. Последнее, что я написал. Больше у меня ничего не получилось.
Потушив сигарету в грязной пепельнице, он вернулся на прежнее место и протянул книгу Кристоферу. «Ветер шепчет твое имя». На обложке нарисован силуэт уходящей женщины.
Перевернув книгу, Кристофер прочитал аннотацию на обороте.
Джорж, мрачный мужчина средних лет, оставил надежду обрести большую любовь. Но после встречи с Соней им овладевает сильное чувство, и он вынужден изменить отношение к жизни. Однако Соню мучают воспоминания, которые медленно отравляют их существование…
С удивительной достоверностью Торгни Веннберг описывает, как гибнет мужчина, потерявший самую большую любовь своей жизни. Главные герои, Джорж и Соня, рассказывают нам о своих самых сокровенных переживаниях, заставляя задуматься об искусстве быть человеком.
— Возьми, если хочешь. Я знаю, чем там все кончилось.
Он попытался улыбнуться, поднес банку к губам, но, обнаружив, что она пустая, смял и бросил на пол, после чего взял ту, которую предлагал Кристоферу.
— Возможно, она покончила с собой. Когда ей становилось плохо, она угрожала, что сделает это.
Кристофер молчал.
Почему он такой, какой он есть? Унаследовал ли он от нее какие-нибудь черты?
Что повлияло на него?
Он уже был готов задать свои вопросы. Когда вдруг понял, что смертельно боится ответов.
Он сглотнул.
— Что с ней было не так?
Торгни пожал плечами.
— Черт его знает. Когда она чувствовала себя хорошо, то не хотела это обсуждать. А когда ей становилось плохо, она не понимала, что больна. Но ты должен знать — твоя мать была удивительной женщиной. Во время приступов она, конечно, собой не владела… Но обычно она была здорова. Пока она принимала лекарства, все было в порядке. Только иногда по ночам ее мучили кошмары. Я помню, как она кричала во сне, и я с трудом успокаивал ее. Убеждал, что все это ей только снится. Я мог успокаивать ее часами. — Вздохнув, Торгни закурил новую сигарету. — Думаю, больше всего она боялась, что ее бросят. Ей столько страшного пришлось пережить, и неудивительно, что в ней что-то сломалось. Собственное убогое детство кажется почти праздником в сравнении с ее опытом. Черт, даже думать об этом страшно.
— Расскажите.
И Кристофер услышал, что его мать была еврейкой. Она родилась в Польше в 1938 году, попала в концлагерь и потеряла всех родных. Ее мать застрелили, а отца перевели в другой лагерь, и там его следы затерялись. Сестра умерла у нее на глазах в лагере, и она осталась совсем одна.
Торгни рассказывал, Кристофер слушал и только через какое-то время осознал, что речь идет о его семье. Оказывается, он родом из Польши, а не из Швеции и всех его близких уничтожили. Чем больше он узнавал, тем растеряннее становился. В конце концов Кристофер попросил бумагу и ручку, чтобы все записать.
— Сам подумай, тебе шесть лет, и ты видишь, как твоей матери простреливают голову. А тот, кто стрелял, смеется. Он поспорил с другим солдатом, что попадет в глаз. И мать Халины стала случайной мишенью.
Бабушка. Это его бабушка. И мама, которой довелось такое пережить. Тут Кристоферу вспомнился Йозеф Шульц. Выступление Яна-Эрика Рагнерфельдта. Наверное, эта история задела в нем какие-то глубинные струны. Унаследованная память о пережитом злодеянии напомнила о себе.
— Кто-то говорил мне, что Халина вернулась в Польшу. Вполне возможно. Хотя родственников у нее там не осталось, но родом она все-таки оттуда. По-польски она говорила свободно, здесь ее ничто не держало. Увы.
Он сделал глоток пива.
— Она никогда не любила меня так, как я ее. Иначе она бы не ушла.
Веннберг замолчал и опустил глаза в пол.
— Она сразу отдалялась, когда я демонстрировал ей свои чувства. Как будто считала, что не имеет права радоваться. Мне даже казалось, что лучше всего она ко мне относится, когда я к ней равнодушен. Стоило мне ответить на ее любовь, она снова пряталась.
Кристофер слушал молча. Торгни прерывал речь задумчивыми паузами. И Кристофер вдруг подумал, что Торгни уже давно ни с кем не разговаривал. Он посмотрел на книгу, которую держал в руках. Женщина на обложке смотрела куда-то вдаль.
— И не думай, что твоя мать была слабоумной, потому что у нее были проблемы с нервами. Умнее ее я людей не встречал. Когда она была здорова, она… Она была… Эх, это не описать…
Торгни улыбнулся и огляделся, словно в поисках подходящих слов:
— Как же нам с ней было хорошо! Да, черт возьми, таких, как она, больше нет. Я знаю, я искал…
Замолчав, он погрузился в воспоминания.
В наступившем молчании Кристофер почувствовал бесконечную усталость, но понимал, что разговор еще не окончен. Нужно узнать больше. Хотя теперь он не понимал зачем.
— Вы сказали, что это нарисовал мой отец.