Музыка игры изменила темп.
Женщина в черном переместилась в какую-то церковь, но на ее воинственность это никак не повлияло. Бойня продолжилась.
Ян-Эрик встал.
— Ты ела?
— Да.
Он вышел из комнаты, больше ничего не сказав.
Дверь в спальню была закрыта. Он подошел, прислушался, осторожно открыл дверь и заглянул в комнату. Луиза лежала на боку спиной к нему. Он немного постоял в ожидании, но ничего не изменилось.
— Спишь? — прошептал он.
Никакой реакции.
Ян-Эрик тихо закрыл за собой дверь и направился в кухню. Посуда после ужина уже вымыта, Ян-Эрик заглянул в холодильник в поисках чего-нибудь съедобного, но ничего не нашел и сделал себе бутерброд с тресковой икрой. Он только сейчас понял, что целый день ничего не ел.
Похмелья больше не будет. Но, чтобы сегодняшнее слово стало завтрашним делом, нужно завтра сохранить сегодняшнюю решимость.
Поев, Ян-Эрик расположился в кабинете. Гора писем и извещений, полчаса ушло на то, чтобы ответить на самые срочные. Читательские письма Аксель откладывал в сторону, сейчас ему не хотелось читать про отцовскую безупречность и высокую духовность.
Он вдруг вспомнил, что не позвонил Марианне Фолькесон. Часы показывали начало одиннадцатого, еще не поздно. Он выбрал из сохраненного в мобильном списка ее номер.
— Марианна слушает.
— Добрый вечер, это Ян-Эрик Рагнерфельдт. Увы, я вынужден сообщить, что фотографии Герды у нас нет.
— Не нашли?
— Нет, хотя я везде искал.
— Хорошо, тогда возьму ту, которая была в квартире, хотя она и не очень четкая. В любом случае спасибо за хлопоты.
— Не за что. Я ничем не помог. К сожалению.
— Мы сделали всё, что могли. Тогда до послезавтра.
— Да.
Ян-Эрик немного помедлил. Он хотел задать вопрос, но Марианна уже стала прощаться:
— Тогда до встречи.
Ян-Эрик успел прежде, чем она отключила телефон.
— Послушайте, я хотел еще вот о чем спросить… Этот Кристофер Сандерблум, который заходил ко мне после лекции вчера, о нем ничего больше не выяснилось? Почему Герда указала его в завещании? Я имею в виду, не выяснилось, как они друг с другом связаны?
— Понятия не имею. Но вчера я заезжала к ней на квартиру взять кое-какие вещи для похорон и нашла письмо, которое она ему оставила.
— Письмо?
— Да, я отправила его по почте. Думаю, завтра он его получит.
— И вы не знаете, о чем оно?
— Нет, конечно. Разумеется, я его не открывала.
— Ммм…
— Мы спросим у него на похоронах. Должна признаться, что мне эта ситуация тоже интересна.
Разговор закончился, но тревога Яна-Эрика отнюдь не исчезла. Он, конечно, убеждал себя, что все это слишком маловероятно. Но еще недавно предположение о том, что Анника покончила с собой, тоже звучало бы как плод больной фантазии.
Он взял со стола полупустой стакан с водой, вылил содержимое в цветочный горшок на подоконнике и достал с книжной полки бутылку. Он обещал, что больше не допустит похмелья. Глоток виски он себе не запрещал.
* * *
Алиса смотрела телевизор, сидя на диване. Шла непонятная программа, в которой рассказывали о богатой американке, которая хотела сделать себе пластическую операцию и стать похожей на кошку. С тех пор как в дом провели кабельное телевидение, Алиса узнала столько всего странного, что уже не знала, что и думать о человечестве. Но, поскольку другой компании у нее не было, телевизор работал постоянно. Иногда там даже показывали то, что можно смотреть.
Телефон зазвонил, когда она уже почти потеряла надежду. Целый день она разыскивала Яна-Эрика по поводу предстоящей поездки к врачу. На этот раз она себе ничего не придумала — с ее организмом явно что-то было неладно. Но несмотря на волнение, она с нетерпением ждала поездки в больницу, как если бы это было увлекательное путешествие.
Телефон продолжал звонить. Алиса протянула руку — аппарат находился на удобном расстоянии от дивана. Убавила звук на пульте.
— Ян-Эрик?
Он начал без предисловий:
— Я нашел кое-что у отца в гардеробной, и у меня есть к тебе несколько вопросов.
Ни «здравствуй», ни «как дела». Резко и отрывисто. Ей не нравилось, когда он говорил таким тоном.
Эхо их последнего разговора еще висело в воздухе. А осуждающие взгляды Яна-Эрика продолжали прожигать ее насквозь и говорить то, о чем молчали слова:
Ты виновата в том, что сделала Анника. Это твоя ошибка, что она не захотела жить. Как мать, ты должна была ей помешать.
«А Аксель?!» — хотелось кричать Алисе. Почему он ни в чем не виноват? Это он своим эгоистичным поведением и образом жизни отнял у Анники все!
Все без исключения.
Непотопляемый крейсер, который идет напролом к славе, равнодушно глядя, как все вокруг тонут…
Но Алиса ничего не сказала. Она молча выслушала обвинения, а потом позволила Яну-Эрику уйти.
…В живых может остаться лишь тот, кто станет его частью и будет кормиться с его руки.
— Зря ты роешься в гардеробной. Ничего хорошего там нет.
— Я нашел письма какой-то Халины. Тебе об этом что-нибудь известно?
Имя как удар в диафрагму. Сколько лет она его не слышала? По негласному договору, они постарались вычеркнуть его из памяти. Но даже преданное забвению, оно росло как раковая опухоль. Прошел тридцать один год, а она так и не знала правды.
Случилось ли это лишь однажды в Вестеросе? Или продолжалось долго? В конце концов это стало Алисе все равно, и она больше не пыталась узнать правду.
Было время, когда они в горячечном дурмане пытались восстановить прежний порядок, разрушенный новой реальностью. Как заколдованные, они повторяли определенный набор действий, которым хотели оградить себя от последствий случившегося. Но как можно вернуться к жизни, если не знаешь, нужна ли она тебе?
— Нет, я ничего про эту женщину не слышала.
— Письма написаны в семидесятых. То есть это имя тебе незнакомо?
— Нет.
Значит, он хранил ее письма! Как это на него похоже! Надо как-нибудь пойти в дом — посмотреть, не оставил ли он еще что-нибудь из того, что не должно никому попасться на глаза.
— Письма были не распечатаны, так что он их даже не читал. Я просто подумал, может, тебе известно, кто она.
— Нет, неизвестно.
В третий раз она говорит «нет».
И с каждым новым отрицанием случившееся тогда проступает в памяти все отчетливее.