— Чем больше — тем лучше! — легкомысленно заявил Пётр, спросил у Лефорта: — Помнишь, Франц, ты мне картинки показывал — про Венецию итальянскую? Вот здесь мы и заложим, когда-нибудь, Венецию Северную…
— Отчего же не заложить, государь? — попыхивая своей курительной трубкой и задумчиво щурясь сквозь ароматный дым табачный, ответил Лефорт. — Можно и заложить. Только в этом месте, судя по карте, берега очень низкие и болотистые… Да и река — широка и глубока. Представляешь, государь, сколько тут потом надо будет мостов построить разных? Большие деньги уйдут на то, великие…
— Очень низкие здесь берега! — подтвердил опасения Лефорта датчанин. — Мне тогда чухонец один рассказывал, что один раз — за десять лет — бывают в устье Невском — наводнения великие. Дует очень сильный западный ветер, речные воды останавливаются, и Нева выходит из своих берегов, затопляя часть островов. Поэтому я внимательно присмотрелся бы вот к этим местам! — кончиком дубовой зубочистки он ткнул в точку на карте.
«Здесь же в двадцать первом веке был расположен город Ломоносов!» — отметил про себя Егор. Лаудруп продолжал:
— Берег здесь высокий, крепкий, песчаный, никогда не затопляется, да и мостов не надо строить. Очень удобное место для построения крепкого города!
— Отличное место! — неожиданно для самого себя поддержал датского капитана Егор: — А левый берег Невы можно поднять повыше, одеть в камень, построить на нём большой порт торговый, верфи корабельные, крепость охранную. А вот, мин херц, видишь этот длинный остров? Как он называется? Безымянный пока? На нём можно будет заложить и серьёзный форт артиллерийский, да и стоянку надёжную организовать — для будущего флота военного…
— Ладно, стратеги и тактики великие, уймитесь! — насмешливо поморщился Пётр. — Вот дойдёт до дела — тогда и подумаем. Совет соберём государственный — из множества людишек высокоумных, обсудим всё, посчитаем тщательно — по финансам… Только вот шведа ещё надо выбить из тех мест, все крепости, что он занимает сегодня, взять под мою руку…
Наконец, уже в начале июня 1698 года, «Король» покинул порт Копенгагена, прошёл полтора десятка морских миль по короткому проливу Эресунн, оставив по левому борту шведский городок Мальме, после чего был вынужден остановиться и лечь в дрейф. На выходе из пролива солидно качались на мелких волнах три больших шведских многопушечных корабля, украшенные большими тёмно-синими флагами с жёлтыми крестами, над бортом одного из них взвилось маленькое белое облачко, лениво пророкотал одинокий пушечный выстрел.
— С документами нашими желают ознакомиться! — пояснил Лаудруп. — Что ж, придётся продемонстрировать, тут уж ничего не попишешь. Шведа — его лучше не злить, себе дороже будет…
В спущенную лодку-шлюпку по штормтрапу спустились два гребца-матроса, капитан Лаудруп и Егор, одетый под классического английского негоцианта. Гребцы дружно навалились на вёсла, и через десять-двенадцать минут лодка успешно пришвартовалась своим бортом к высокому борту шведского брига.
Матросы остались в шлюпке, Егор и Лаудруп поднялись на палубу корабля, белобрысый и молчаливый шведский боцман, лишь чуть заметно кивнувший в знак приветствия, проводил их к представительному и важному морскому офицеру, надувшемуся натуральным индюком — от осознания собственной значимости. Офицер был одет в совершенно обычную европейскую одежду — за одним исключением: на его ногах красовались длинные, ярко-жёлтые ботфорты.
«Понятное дело! — ехидно прокомментировал внутренний голос. — Подражает, уродец жирный, своим любимым шведским королям, которых в последнее время всё больше „Карлами“ зовут. Те, говорят, свои жёлтые ботфорты не снимали месяцами, даже с женщинами вступали в интимную связь, зачиная наследников короны, — прямо в них, родимых…»
Офицер в ботфортах, действительно, оказался рьяным патриотом своей родины — знал только шведский язык. Поэтому полноценного диалога не получилось:
Лаудруп, согнувшись в раболепном полупоклоне и содрав с головы свою пиратскую треуголку, просительно что-то бубнил — на ужасной смеси датского и шведского языков, а обладатель жёлто-ядовитых ботфортов небрежно изучал бумаги, предложенные его высокому вниманию, и презрительно выпячивал далеко вперёд свою нижнюю губу.
Из пятиминутной речи шкипера «Короля» Егор понял только отдельные слова: «сэр Александэр», «Нарва» и «рыба-осётр» (про рыбу — почему-то на английском языке).
По окончании этого скоротечного рандеву офицер насквозь небрежным движением вернул Лаудрупу все бумаги, после чего тот опустил в протянутую офицерскую ладонь, предусмотрительно сложенную ковшиком, тяжёлый бархатный кошелёк. Швед, меланхолично вздохнув, спрятал кошелёк в бездонный карман длиннополого камзола, снял со своей толстой шеи чернильницу, висящую на толстой медной цепочке, осторожно поставил её на раскладной столик, стоящий на палубе рядом с ним, открыл крышку, бросил на датчанина вопросительный взгляд.
Лаудруп, понятливо кивнув своей пиратской серьгой, достал из-за обшлага капитанского кафтана лист чистой бумаги, предупредительно протянул его офицеру.
Верный подданный и почитатель храбрых шведских королей ловко разместил лист на столике, достал из-за своего уха хорошо заточенное гусиное перо, обмакнул его кончик в чернильницу, задумался на минуту, возведя очи к небу, начертал на бумаге несколько длинных фраз, вернул перо на его прежнее место, презрительно глядя в сторону, протянул исписанный лист датчанину…
Уже когда лодка подплывала к «Королю», Егор поинтересовался у Лаудрупа:
— Капитан, а что это за бумагу вы купили у этого шведского индюка?
— Да пропуск в Нарвскую крепость, — объяснил датчанин. — Без него могли бы и не пустить внутрь. Торговые молочные ряды в хорошую погоду есть и у крепостных ворот. А теперь четырём персонам разрешается: «Пробыть в пределах крепостных — с рассвета и до самого заката».
— Четырём персонам? А кому конкретно?
— Мне, вам, сэр Александэр, и нашим денщикам. Должен же кто-нибудь из простого люда тащить корзинки с купленной сметаной, творогом да маслом? Сами выберите, кто это будет. Да, ещё не забудьте, сэр, потом вернуть пятьдесят гульденов, те, что я только что на ваших глазах заплатил этому жадному шведу…
Плавание, которому благоприятствовали тёплая летняя погода и умеренный юго-западный ветер, проходило успешно, даже с некоторой приятностью: днём бывшие волонтёры Посольские во главе с Петром, раздевшись догола, много времени проводили на верхней палубе, старательно подставляя свои бледные тела под лучи ласкового северного солнца.
Уже через пять суток «Король» успешно бросил якоря в километре от низкого берега, как раз напротив устья реки Наровы.
Егор, Лаудруп, Пётр и Лефорт по верёвочному штормтрапу спустились в лодку, где их уже ждали два матроса-гребца. Лефорт выступал в роли (и был одет соответствующим образом) денщика датского шкипера, Пётр — в роли Егорова слуги…
— Считаю, что надо приставать к восточному берегу! — предложил Егор.