– У вас, может, семейные архивы есть? Письма, фотографии старые? – спросил он неожиданно.
– Есть фотографии, – кивнула баба Шура.
Поднялась. Запарила в чашке свежим кипятком кофе.
Перед гостем поставила.
Прошла через Иринину комнату в свою, достала из шкафа старый фотоальбом. Принесла.
Илько Петрович взял его в руки. Взгляд недовольный бросил на слабый свет потолочной лампочки. Раскрыл фотоальбом. И оживился. Потому, что семейная фотоистория у бабы Шуры была богатой, спасибо мужу и деду. Тут тебе и сам дед – крупный усатый красавец. Хозяин земли, который ленивым батракам спуску не давал. И жена его, женщина еще крупнее телом. Взгляд властный, а на шее кораллы, которые, казалось, даже сквозь прошедший век, сквозь чернобелость старой фотографии своим родным рыже-коричневым цветом светятся.
На лице у гостя трогательная улыбка заиграла. И лицо от нее похорошело, покладистость в нем проявилась, мягкость.
«Нет, все будет хорошо, – подумала баба Шура, поглядывая на изменившееся лицо гостя. – Образованные – они странные, но не плохие».
Медленно пролистав весь альбом и выпив кофе без сахара, что бабу Шуру опять же удивило, Илько Петрович посмотрел на хозяйку задумчиво.
– А в Голодомор ваша семья пострадала? – спросил.
– Конечно, – всплеснула она руками. – У мужа моего два брата и сестра померли, а мать, мать-то…
Не договорила баба Шура. Испугалась, что если скажет сейчас, что мать мужа с ума сошла, может, и не захочет гость Ирининого молока. Вон ведь как о болезни мужа выспрашивал!
– А что мать? Что с ней?
– Тоже потом умерла. От горя. Он один, бедный, рос, у дядьки.
Гость сочувствующе закивал.
– Я сегодня анализ из лаборатории забрал. Молоко у вашей дочери хорошее, здоровое. И как семья вы нам подходите. Жаль, конечно, что она – мать-одиночка…
В голове у Александры Васильевны потемнело. Вот и этот про мать-одиночку заговорил! Ой, бедная Иринка, бедная! Надо ей штамп в паспорт ставить! И чего Егор тянет с этим?
– Вы, Илько Петрович, извините, – прорвало тут бабу Шуру. – У нас вся страна – мать-одиночка. Потому что мужиков нет! Все только переспать с ней хотят, а как жениться – так деру!
– Страна – мать-одиночка?! – задумчиво и совсем не обиженно произнес гость. – О, как мудро вы сказали!
И уважение, появившееся в голосе гостя, вернуло пожилую хозяйку в хорошее расположение духа.
– Украина – мать-одиночка, – повторил он, сам прислушиваясь к словам. – Все с ней переспать хотят, а жениться – нет! Мудро, Александра Васильевна! Я это в своей лекции употреблю, и скажу, что это вы, простая украинская сельская женщина, сказали! Покажу, какой у нас народ мудрый!
Баба Шура засмущалась. Рот закрыла. На себя рассердилась, что волю чувствам дала.
– Время идет, а мы о главном забыли, – спохватился вдруг гость, на часы посмотрев. – Так сколько вы хотите за литр?
– Я ж вчера сказала, пятьдесят гривен.
– Вы понимаете, Александра Васильевна, у меня ведь зарплата хоть и профессорская, но не большая. Я, конечно, еще репетиторством подрабатываю… Но нам было бы легче, если б вы чуть-чуть уступили.
– А сколько уступить?
– Ну хотя бы по тридцать.
Умножила баба Шура в уме тридцать гривен на тридцать дней. Вышло у нее, как и положено, девятьсот гривен в месяц. Прибавила она к ним в уме свою пенсию – уже за тысячу двести перевалило.
– Хорошо, – сказала. – Давайте, я вас с дочерью познакомлю!
– В другой раз, – выдохнул Илько Петрович. – Мы ведь с вами и так все решили. Чего ее беспокоить! Я за молоком сам заезжать буду… А теперь мне пора. Катерина, наверно, заждалась. У нее после родов слабость постоянная. Хоть она и из старого рода, а со здоровьем не ладится! Да. Я вам тут пару журналов со своими статьями привез. Они там, в портфеле.
Перед тем как уйти, уже застегнув на груди дубленку, вытащил гость из кожаного портфеля два журнала: «Мовознавство» и «Нація і культура». Передал бережно в руки пожилой хозяйки. Попрощался и ушел.
Киев. Тихий центр
Дарья Ивановна встретила Семена радушно, как старого приятеля. Усадила его на кухне, заварила крепкого кофе. Дала заглянуть в гостиную, где крепко под теплым пледом спала Вероника. Дождалась, пока он расслабился и взял в руки чашечку кофе. Только после этого повела неспешный разговор.
– Она такая взволнованная вошла! Нет, даже не вошла – вбежала! – произнесла она, всматриваясь в лицо гостя. – И мне про аварию стала рассказывать…
Рука с чашкой кофе замерла у губ Семена. Вспоминать об аварии ему не хотелось. Никогда не хотелось.
– Вы извините, конечно, – хозяйка виновато улыбнулась. – Это ваше личное дело, я не хочу, чтобы вы думали будто я просто любопытничаю… Я недавно мужа потеряла…
Семен кивнул. Сказал негромко: «Я знаю!» и снова расслабился.
А Дарья Ивановна стала ему о муже рассказывать, о его странностях. Семен с интересом слушал. Не только потому, что Дарья Ивановна умела рассказывать, но и из-за того, что рассказывала она об авторе тетради-дневника, которая этим утром так неожиданно приковала к себе внимание Семена.
– А он что, придумывал новые лекарства? – спросил неожиданно гость.
– Придумывать – это громко сказано, – Дарья Ивановна покачала головой. – Он просто составлял из разных уже используемых составляющих новые комбинации. Иногда очень парадоксальные. Пару заказов даже для частных фармакологических мини-фабрик выполнил… Но больше всего игрался с успокоительными. У него была странная идея – успокоить весь мир. Мир, мне кажется, его сильно раздражал. Только к вечеру, к наступлению темноты он сам начинал улыбаться… Он редко улыбался…
– А что это за мини-фабрики? – удивился Семен.
– А это как лаборатории. Олигархи же и политики массовым лекарствам не доверяют! Им нужны специальные лекарства, такие, каких в обычных аптеках не найдешь! Чаще всего от усталости и для потенции! Вот и фармацевты, те, что поумнее, при своих аптеках всякие эксперименты делают и заказчикам чудо обещают! Иногда получается. У Эдика точно получалось.
Дарья Ивановна и сама не заметила, как утонула в смеси собственных мыслей и воспоминаний. А заинтересованный взгляд гостя, его лицо, всеми своими чертами внимающее ее рассказу, подталкивали хозяйку к еще большей искренности.
– Он любил ночь? – осторожно спросил Семен.
– Обожал! Мог часами по ночным улицам бродить.
Семен закрыл глаза и снова вспомнил эпизод семилетней давности. Вспомнил, как он попросил ночью поздоровавшегося с ним человека помочь искать пропавшего ребенка. Он не помнил ни лица этого человека, ни его роста, ни возраста. Может, он и не видел в темноте его лица. Но после того, как прочитал две строчки об этом же эпизоде в дневнике аптекаря, память словно приблизила его недавнее прошлое, освежило зрительную память. И теперь, закрыв глаза, он мог увидеть в собственном «видеоархиве» несколько своих ночных прогулок. Он помнил, в каких окнах по ночам подолгу горел свет, помнил балкон второго этажа в доме на улице Чапаева, где всегда кто-то курил и огонек-искорка от сигареты описывала нервные, резкие дуги: к бортику балкона и потом опять ко рту курившего.