Это ее «л» звучало так чисто и звонко, словно в горле у нее были хорошо настроенные струны рояля фирмы «Стенвей». Из-за этого «л» я окончательно возненавидел ее и почувствовал себя очень одиноким.
В один прекрасный день я прочитал в газете объявление, сел в машину и поехал, повинуясь чьему-то призыву или, если хотите, – крику своей души. Я хорошо помню этот день – туманный и дождливый, монотонное постукивание автомобильных дворников. Извилистая асфальтовая дорога вела меня через леса, которым, казалось, нет конца, но вот неожиданно я увидел огромное зеркало озера и дом, словно сотканный из света. Это была моя «terra inсognita». «Бесплодная земля», «обетованная земля», которую мне надо было обрабатывать. Я почувствовал себя свободным. Нотариус поставил строгие условия. Но разве существуют препятствия для человека, который чувствует себя освободившимся? Шесть недель я торчал в «Варминской гостинице» и усваивал сельскохозяйственные знания. Потом сдал государственный экзамен и смог купить дом с большим участком земли.
С тех пор я как свободный человек жил в одиночестве в своем прекрасном доме, стоявшем на краю озера и огромных болот. Я старательно возделывал землю по всем правилам сельскохозяйственной науки. Так было до того дня, когда плуг неожиданно выкопал старую урну с прахом, и я узнал, что это вовсе не ничейная земля, а до меня здесь жили прекрасные земледельцы. Проходили годы, и я также понял, что зелень в здешних местах – это просто перелетная птица, так же как снежная белизна, а больше всего здесь оттенков черного цвета, коричневой краски и охры. И постоянно слышно курлыканье журавлей, которые то прилетают, то улетают, и всегда неожиданно для человека. Здесь можно услышать и крик диких уток, увидеть их прилеты и отлеты.
Однажды я нашел воду в подвале дома и догадался, что ко мне пришло озеро. Я увидел высокую траву на голом и гладком до сих пор дворе, и хотя мне объяснили, что, если бы я вместо собаки держал овцу, двор снова стал бы гладким, без единой травинки, – я понял, что ко мне пришел лес из романа Эрнста Вихерта. С тех пор я каждую ночь слышал топот лошади фон Балька, видел одинокий костер на острове и встречал Марту, которая родила семерых детей, но не любила своего мужа. Я перестал быть одиноким, но, может быть, именно это сделало меня несчастным.
Проходили годы, и я снова услышал курлыканье пролетающих журавлей. И тогда я подумал, что каждый человек имеет право оставлять собственную тень на кусочке земли под ногами. Тень может быть большой или малой, это зависит от роста человека и положения Земли по отношению к Солнцу. Так родился Иорг, а потом Эвен, который, возможно, хотел изменить мир как Ионс, но погиб, забросанный камнями.
* * *
Рецензент написал о моем «Соблазнителе»:
«…на каждом шагу бросается в глаза психологическая фальшивость, а ведь существуют прекрасные традиции и литературные образцы, достаточно вспомнить хотя бы „Из воспоминаний соблазнителя“ Кьеркегора».
И я представил этого рецензента, как он гордо откладывает перо, восхищенный тем, что проявил огромную культуру и знания о литературе, вспомнив фамилию духовного отца экзистенциализма.
Я подхожу к полке с книгами, достаю «Воспоминания соблазнителя», потом «Страх и трепет» и «Смертельную болезнь». Сначала я тихо смеюсь, потом меня охватывает отчаяние.
Неужели действительно почти все инструменты, которыми пользуется современная критика, были настолько бесполезными? Неужели все эталоны, касающиеся любви, содержали лишь безграничный обман?
Вот Кьеркегор, датчанин, вечно снедаемый страхом из-за преследующих его демонов. Почти через сто лет после его смерти Сартр, Камю и Ясперс сделали его папой римским своей экзистенциальной философии. Из записок, зафиксированных переживаний и психопатических видений возникает картина несчастного человека, болезнь которого сегодня способен определить любой врач. Его навязчивый невроз, аутизм, маниакальное состояние так отчетливы видны, что даже самые крупные биографы Кьеркегора используют по отношению к нему такие определения, как «безумный», «психопат», «маньяк», что, конечно, не мешает им со всей серьезностью рассматривать любое его суждение и внушать, что видение мира Кьеркегора единственно истинное и правильное.
Но давайте опустим этот вопрос. Займемся его воспоминаниями соблазнителя, с которых, по мнению критика, я должен брать пример, поскольку иначе у меня будет заметна психологическая фальшивость.
Серен Кьеркегор в своей жизни не имел ни одной женщины. Это отмечают самые серьезные его биографы. Они сообщают даже точную дату, 10 ноября 1836 года, когда впервые в своей жизни двадцативосьмилетний Кьеркегор отправился в бордель и бежал оттуда, преследуемый издевательским смехом женщин. С тех пор он даже не пытался иметь половую связь с женщинами, несмотря на то, что его любимая девушка, Регина Ольсен, хотела его вылечить от полового бессилия. Кьеркегор чувствовал отвращение к телесной связи с женщиной, даже предлагал Регине «супружество душ», на что она, здоровая и нормальная женщина, не хотела согласиться и вышла замуж за другого. С этого момента Кьеркегор полностью погружается в творчество, которым стремится доказать ей, что духовное общение является чем-то более возвышенным и прекрасным, чем телесная связь. «Телесно обладая женщиной – мы отдаляемся от нее», – пишет Кьеркегор, да и что мог написать человек, который не был в состоянии спать с женщиной.
Даже Ярослав Ивашкевич [72] в своем предисловии к книге Кьеркегора, отдавая дань его интересным мыслям, не смог удержаться от констатации: «Все эти рассуждения производят впечатление ширмы, за которой Серен хочет перед самим собой спрятать принципиальный момент: отвращение к супружеству, к половому акту, к связи даже с самой любимой женщиной».
Далее Ивашкевич пишет: «Мы здесь встречаемся с одним из самых удивительных явлений в истории человеческой мысли, когда мальчик, чтобы объяснить себе и другим, что он не совершил подлости с девушкой, бросив ее из-за страха перед осуществлением полового акта, – пускает в ход все средства, цитирует Святое Писание и древних авторов и без колебаний в пространных рассуждениях заявляет о необходимости теологического „приостановления“ этики – когда он встает перед проблемой более высокой, чем этика».
Кьеркегор напоминает мне невоспитанного ребенка, который, совершив дурной поступок, пытается за это взвалить вину на все и на всех в мире: родителей, друзей, Бога, этику – лишь бы только не раскрыть правду о себе.
Писатель может иметь богатое воображение, может писать о войне, не будучи никогда солдатом. Может писать о своем пребывании на Луне, хотя там никогда не был и не собирался туда лететь. Но даже в таких делах существуют определенные границы. Другой писатель не утверждает, что пишет правду, а предлагает нам игру с собственным и читателя воображением. Генрик Сенкевич описал замечательные битвы, хотя никогда не был солдатом. Лев Толстой рассказал нам о сражении под Бородино, которое происходило в прошлом, но сам он был солдатом и участвовал в обороне Севастополя. Значит, можно так и можно иначе…