— Я знаю, что у них был роман… у Изабеллы с Ником — все об этом более или менее знали, — но мне нужно знать, дошло ли это до Мори. И кто ему сказал. И когда.
— Это дело очень тонкое, — говорит Ди Пьеро. — Ты едва ли можешь надеяться…
И умолкает. Кирстен еще ниже пригибается к столику: — Да?
— Ты еще маленькая, — медленно произносит Ди Пьеро. — Тебе не понять.
— А мне и не обязательно сейчас понимать — мне нужно знать.
— Есть вещи, которые тянутся из прошлого, когда тебя еще не было…
— Те «вещи», которые я хочу знать, имеют отношение к настоящему, — говорит Кирстен, — к июню прошлого года, когда он покончил с собой, и к той зиме, когда он уехал из дому. Вы видели его квартиру? Нет? Это было очень грустное зрелище — этот дом Потомак-Тауэр, далеко на Висконсин-авеню. Совсем в стороне от всего. Вы там никогда не бывали? Он перебрался туда в декабре: по-моему, она попросила его съехать. Всем говорили, что это по взаимному согласию… взаимной договоренности: разъехались «по-дружески», но, я думаю, она попросила его съехать, и думаю, попросила о разводе, и думаю… я думаю… наверняка сказала ему, что хочет выйти замуж за другого.
— Вполне возможно, — говорит Ди Пьеро. И, помедлив, накрывает ее руку своей. Удерживает, успокаивает, вытягивает из нервных пальцев коробок. — Но по-настоящему ты же ничего не знаешь, раз тебе никто об этом не говорил.
Сердце у Кирстен колотится как сумасшедшее. Она понимает: то, что она сейчас скажет, — дико, нелепо, безумно и непростительно и слова ведь назад не вернешь, и тем не менее она произносит:
— Я должна знать, мистер Ди Пьеро, убили ли они его.
Он снимает с ее пальцев руку. Подходит официант и ставит перед ними бокалы с вином.
Ди Пьеро подносит бокал к губам и издает какой-то странный всасывающий звук. Это может означать удивление, удовольствие или просто издевку. Теперь он смотрит прямо на Кирстен.
— Зови меня Тони, — говорит он.
— Да. Извините. Тони.
Сердце у нее так бьется, что даже больно. Не глядя, она протягивает руку за бокалом. Поднимает бокал. Тост? Тайный тост во тьме похожего на пещеру ресторана? Это же свидание, в конце-то концов.
— Итак, — каким-то странным тоном произносит Ди Пьеро, — тост за?..
— За новую встречу, — усмехаясь, говорит Кирстен. — За ваше великодушие. За ваше умение прощать.
Ди Пьеро приподнимает брови:
— Прощать?..
— Вы же знаете.
— Но это была ерунда, — говорит он. — Просто ты повеселилась. Не на то направила свою энергию.
— Вы были так добры, что не сказали моим родителям, — говорит Кирстен.
А сама, волнуясь, исподтишка наблюдает, какое впечатление произвело на этого человека слово «добры». Она читала, что люди особенно восприимчивы к лести, когда ее не заслуживают. Да и видела ловких льстецов в действии. (Изабелла де Бенавенте-Хэллек — такая преданная жена и мать, а Ник Мартене — такой семьянин, а Мори Хэллек так логически мыслит. А Оуэн Хэллек — такой спортсмен. А Кирстен Хэллек — такая лапочка.)
— Не на то направила свой пыл, — произносит Ди Пьеро, точно и не слышал ее комплимента.
Кирстен смеется и делает большой глоток. Вино очень сухое, очень кислое.
— Ну, я не знаю, — говорит она. — Это было ведь три года назад, мне тогда было всего четырнадцать…
— Три года назад? Так давно? — Он вроде бы искренне удивлен.
— Три года.
— Значит, теперь тебе семнадцать?.. И, по словам Изабеллы, ты уже оканчиваешь ту школу в Балтиморе?
— Эйрскую школу в штате Нью-Йорк.
Ди Пьеро, насупясь, посасывает сигарету. Словно эти уточнения играют какую-то роль.
Но очевидно, играют. Странное выражение — как бы предчувствие наслаждения — пробегает по его лицу.
— Да. Ах да. Эйрскую академическую. Для девочек. Я знал там нескольких девочек, когда учился в школе Бауэра. Мы ведь были недалеко. Устраивали танцы, проводили вместе уик-энды и все такое прочее.
— Да, — говорит Кирстен, внимательно наблюдая за ним, — да… школа Бауэра… она теперь общая… но мальчики все равно приходят к нам… иногда… мы навещаем друг друга… иногда. И все такое прочее.
— И ты туда ходишь? У тебя есть приятели?
— Нет, — говорит Кирстен. — У меня — нет. Лично у меня — нет.
— Наверняка есть.
— Нет.
— А я думаю, есть. Приятели, любовники — не знаю, как вы теперь их называете.
— Да нет же, — говорит Кирстен.
— Ты лжешь.
— Ах, право же, нет, — смеясь, говорит Кирстен и чуть не роняет бокал с вином, — я хочу сказать, у меня… у меня нет на это времени.
— Не странно ли? — говорит Ди Пьеро.
— Не знаю… а разве странно? — говорит охмелевшая Кирстен. — Я хочу сказать… я… я не очень… меня, право, не очень… меня не интересуют эти дела.
— Я ведь не твой отец, так что можешь мне и лгать, — говорит Ди Пьеро.
— Я никогда не лгала отцу, — шепотом произносит Кирстен.
— Дети всегда лгут отцам.
Кирстен прижимает холодное стекло ко лбу, затем — к щеке. Смотрит на Ди Пьеро с легкой улыбкой. Говорит:
— Вы действительно любили его, да? Моего отца? Вы же были друзьями…
— Я любил его, — медленно произносит Ди Пьеро, словно не вполне уверенный в своих словах. — Но настоящими друзьями мы не были, — добавляет он.
— Да, — говорит Кирстен. — То есть нет. Не такими, как они с Ником.
— Ник, как ты знаешь, спас ему жизнь, — говорит Ди Пьеро. Он ловко меняет тему разговора, смотрит мимо головы Кирстен куда-то в угол. И вдруг его словно прорывает: — Это, конечно, из-за Ника случилось несчастье — он был так нетерпелив и безрассуден, уговорил нас плыть через пороги, предварительно не изучив их, а нам, видимо, следовало перенести каноэ берегом. Это он во всем виноват. Уже тогда он был такой настырный мерзавец. Но когда произошло несчастье — перевернулось каноэ, — он кинулся за Мори и вытащил его. Ни секунды не колебался.
— Я столько раз слышала эту историю, — говорит Кирстен. Ей почему-то хочется показать, что она вовсе не жаждет снова ее услышать. — От Мори, который всегда говорил, что Ник спас ему жизнь, и от Ника, который всегда говорил, что Мори преувеличивает: он вовсе и не тонул.
— Да нет, тонул, — быстро перебивает ее Ди Пьеро. — Мори чуть не погиб.
— …даже от Изабеллы, — говорит Кирстен, точно ее и не перебивали. — От Изабеллы, которой там и не было. У которой, однако, непременно должна быть своя версия.
— И что же говорит Изабелла? — не без любопытства спрашивает Ди Пьеро.