— Вы что, в монастырь его повезете?
— А почему же нет? Убогих пригревать — первая заповедь. Сгружу на крыльце, пусть монахи разбираются…
Он уехал, а я стояла на ступенях вокзала и смотрела вслед уносящемуся в неизвестное очарованному страннику Овадии…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я опять шла по Сельцу, опустошенному погромом, вдоль домов с выбитыми стеклами… Тягучий черный дым вываливался из окон и, как пьяная блевотина, растекался по земле… Я взошла по цементным ступеням «Рюм.чной», подняла перевернутый стул и села за единственный стол, ожидая, когда ко мне подойдет официантка. В солонке, роль которой исполняло неаккуратно отрезанное донце пластиковой бутылки, лежала горстка крупной серой соли. Я и не подозревала, что где-то на земле сохранились на столах такие толченые сталактиты. Вдруг из-за стойки вынырнул официант, положил передо мной на стол карту меню. Я раскрыла ее и увидела, что меню написано на иврите, подняла голову и глазами встретилась с нашим Шаей. Молчи, сказал он мне строго, это конспирация. Сейчас начнется обстрел — ты помнишь правила поведения при обстреле? Закатываться под стол… — и, выхватив у меня из рук карту меню, которая загадочным образом мгновенно превратилась в «Узи», крикнул: — террористы!!! — и стал палить по бутылкам в баре.
Я рухнула на пол, закатилась под стол, но под столом оказалась куча осколков от битых бутылок, грязные смятые салфетки и небольшая, но свежая лужа крови — над ней курился тонкий стебелек пара… Я выползла из-под стола на карачках прямо к занявшейся пышным факелом стойке бара и метнулась на улицу, Шая — за мной, не переставая стрелять на ходу.
— …бежим, наш автобус! — крикнула я, завидев бело-красный автобус «Эгеда». Замедляя ход, он подвалил, открыл двери, но не остановился окончательно, а пополз дальше по раздолбанной улице. Я бежала рядом, пытаясь ухватиться за поручень, задыхаясь и, как обычно, вслух кляня того, кто придумал эти высокие ступени… И тут на открытую площадку выскочила тетка-кондуктор, с остервенелым лицом, с кирзовой сумой на животе, наклонилась и кулаком стала бить по моим рукам, вопя:
— Азов [7] , азов!! Двери закрываются!
Я все бежала, цепляясь за поручни, а крепкий волосатый кулак бил и бил меня по рукам. Да есть ли что-то святое у вас в душе?! — хотела я крикнуть тетке, но, подняв голову, увидела, что это Ной Рувимыч колотит меня по рукам, в бешенстве повторяя:
— …пошла отсюда, дрянь, пошла из моего автобуса!!!
…И я проснулась с колотящимся сердцем и ядовитой струей мигрени в затылке…
В проеме двери, в желтом прямоугольнике света стоял силуэт мужа. Он вошел странно тихо, присел рядом на кровать и сказал:
— Пока ты спала, террористы захватили норд-ост. В заложниках человек семьсот…
— Мм-ммо..-о-осподи, — простонала я, — что, что ты несешь? Какой норд-ост, который час? Ночь? Утро? Вставать?
Он погладил мое плечо:
— Мюзикл «Норд-Ост». Полный зал, плюс артисты, полно детей, ну, и так далее. Чеченцев человек пятьдесят, при полном прикиде: автоматы, взрывчатка — все, как у нас… Не твои ли это приятели?
Я закрыла глаза, сжала зубы, глухо и ритмично подвывая: мне всегда кажется, что этот скулеж как-то утишает боль, хотя бы организует ее, а значит, смиряет…
И так, подвывая, поплыла навстречу сверкающей под ветром пальме, подставляя утреннему бризу свое, в муке мигрени, лицо… И дельтаплан в дымно-голубом небе качался в такт пульсации боли в висках, как бы стремясь убаюкать, успокоить, нагнать ветерку на мое, опаленное жаром лицо…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение номер №10.458:
Отрывистый мужской голос:
— Алло!? Вам звонят из иерусалимской клиники «Адасса». Мы, группа врачей — выходцев из России, готовы сегодня же вылететь для спасения жертв на Дубровке! У нас есть опыт работы с газами, мы можем принести реальную пользу! Почему российские власти отказываются от нашей помощи, ведь счет идет на часы, на минуты!? Пожалуйста, помогите связаться с доктором Рошалем, мы готовы работать бесплатно, привезем свое оборудование… Свяжите с Рошалем!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По утрам Марина не подходила к телефону. Она медитировала…
На звонки отвечали Леня или Серега, которые затем давали подробный отчет и показывали записки — кто, когда, зачем… Отчет Марина забывала, записки с телефонной тумбочки смахивал хвостом старый и немощный Дакки…
Отзывалась она лишь на несколько имен, сортируя их по цветам, — среди которых было и мое, оранжевое, как утверждала Марина.
— Звонил какой-то радиохмырь, — сказал после обеда Серега. Марина пила кофе, улыбаясь Пушкину, который сидел напротив и неизменно отвечал ей дружественной улыбкой. — Какое-то название подозрительное. То ли «Христос воскрес!», то ли «Бей жидов!»…
— Это одно и то же, — продолжая улыбаться Пушкину, сказала Марина и сделала очередной глубокий, полный оздоровительной праны глоток.
— Раз пять уже звонил… Разбирайся с ним сама…
И тут он позвонил в шестой раз.
— Аль-лё-о-о?!!
В трубке как-то захлебнулись… Многозвучный тембр, полет и мощную радугу ее голоса выдерживал далеко не каждый, — прокашлялись, и захудалый, какой-то буренький мужской голос робко спросил:
— Марина Львовна?..
— Да-а-а!!!
— Вас беспокоят… из «Святого распятия»…
— Да-а-а!!!
Марина, конечно, никогда не слышала передачи этого радио, потому что последние лет десять радио не слушала вообще, но поразительный, поистине буддийской гибкости и глубины диапазон приятия этого мира позволял ей со спокойным интересом вслушиваться в любые звуки, смыслы и значения всего, что он на нее обрушивал.
— Ваш роман прочитан… — со значением проговорил насморочный голос. Марина с удовольствием отметила вес и оттенок этой известной фразы. По идее, это мог быть и приятель ее, Миша Коротков, с зажатым пальцами носом… Но нет, не похоже, совсем не тот голос.
— Мы прочитали роман и очень хотели бы пригласить вас в нашу программу в открытом эфире…
— …Дорогой мой, — выдохнула Марина, — с радостью, с огромным удовольствием, и даже с воодушевлением, но… только чуть позже, ладно? Не сейчас… Вот зазеленеет…