— Не волнуйтесь, — улыбнулась она, видя его смятение… — Все это — для нашей передачи…
— Так ведь… — он протянул руку к шофару, но не дотронулся до него… — Это… это причиндал сатанинского культа…
— Да, это шофар, — охотно объяснила Марина, — его подарил мне в Иерусалиме один знакомый сатана… В него трубят в Судный день, чтоб мертвые встали из могил и собрались в великую рать… Мне кажется, это по теме нашей передачи?..
Молодой человек побледнел. Он уж понял, что в лице этой невинно-бесшабашной женщины столкнулся с некой силой, противостоять которой просто не сможет. Передача грозила вылиться в какой-то шабаш, в канкан, в черт знает что… А там уже маячила потеря работы, конец карьеры, да и просто «Конец» — на огромном полотнище жизни…
Марина смотрела на его смятое испугом лицо, без труда читая все его мысли, и раздумывала — как поступить. В подобных ситуациях мы с ней вели себя по-разному. Я, вляпавшись, принималась клясть себя, мрачнела, замыкалась и грубила… или неожиданно покидала место действия. Марина же любую ситуацию раскручивала, разворачивала, направляла и вела до логического завершения, никогда не выпуская вожжи из рук. При любом повороте событий она оставалась неизменно дружелюбной…
— Ну, поехали, Костя, — сказала она, — мы с вами профессионалы, и работать должны при любой погоде…
— Но… — он растерянно смотрел на ритуальные принадлежности…
— При любой погоде, и в любых храмах любой веры…
Профессионал высокого класса, она уже поняла, что надо максимально отстранить от микрофона этого бледного мальчика с его православной спецификой… Что приверженцам радиостанции «Святое распятие» пора послушать, наконец, что-то живое и увлекательное… И когда мрачный Вова за стеклом дал отмашку, и Константин, сглотнув, произнес:
— Дорогие православные, радиостанция «Святое распятие» снова с вами… и сегодня…
…она подхватила голосом самого светлого своего и безмятежного — аквамаринового тембра:
— …и сегодня, в компании Марины Москвиной, мы поговорим о разных чудесах, конечно же, божественного, но и абсолютно человеческого толка, ведь божественное становится высоким и радостным только в нашем воображении…
Она ударила несколько раз ладонью по там-таму и понизила тон, добавив чуть фиолетового, с искрой, от вечернего костра:
— Вот, послушайте, — это тоже голос… слышите? Он звучит настойчиво, глухо, он спрашивает и убеждает…
И дальше уже не выпускала передачи из своих рук… то натягивая вожжи, то отпуская их на мгновение…. Она клацала челюстью доисторического осла, дудела в дудку, предлагая вслушаться и почувствовать — вот так гудят на разные голоса натянутые канаты воздушного шара, на котором она облетела приличный кусок небесной сферы… По ходу дела Марина рассказывала байки и случаи из жизни своей, моей, упоминая имена друзей и знакомых…
Настоящий мастер, в обычной жизни плывущая на лодочке без весел, то и дело застревающей в камышах и свободно цепляющейся за все коряги, — во время передач она чутко ощущала границы часа, минут и секунд, подгоняла голос под временные рамки так точно, что впоследствии режиссеру просто нечего было делать…
Молодой человек Константин слушал ее, по детски открыв рот, даже не пытаясь вмешаться и что-то произнести, он совершенно растворился в волнах этого голоса, с обожанием глядя на Марину…
Мельком взглянув на часы, снятые с руки и положенные на стол, Марина предложила слушателям звонить и задавать вопросы… Однако мрачный Вова мотнул головой, пустил рекламу, в которой настоятель Подворья Оптиной Пустыни призывал прихожан и благотворителей жертвовать на храм Успения Богородицы, сказал, что звонков пока не будет, и велел продолжать…
Марина продолжила… Она дула в шофар, рассказывая о храмах Иерусалима, о маленьких птичках-колибри, которые шныряли в кустах, как раз когда мы с ней угощались хумусом с питами в забегаловке у Синематеки, над Гееной Огненной… Затем она рассказывала о своем восхождении на Анапурну, о буддийских монастырях древнего Киото… Голос ее звенел, шептал, творил монотонные заклинания, опять взмывал в синие прозрачные воды…
И вновь, взглянув на часы, она предложила слушателям задавать вопросы… И опять мрачный Вова пустил рекламу, взывающую к пожертвованиям…
Так продолжалось почти час… Передача подходила к концу. Это была лучшая передача в ее жизни. Никогда еще она не дышала в эфире так свободно, никогда не плыла такими широкими гребками. И, несмотря на страшную усталость, была совершенно счастлива…
Константин испуганно взглянул на часы, развел руками…
— Друзья мои, — проговорила Марина, — наша передача подходит к концу, а вы еще не задали ни одного вопроса… Между тем у нас осталось три минуты, я жду ваших звонков. Звоните нам, смелее!
И тут раздался угрюмый голос Вовы:
— Костя, звонков не будет, наши все в церкви!
Марина поднялась из-за кухонного стола. Передача — лучшая передача в ее жизни, передача для теней ее прошлого, для легкомысленных ангелов эфира — была закончена…
Константин топтался рядом с виноватым потерянным лицом.
Марина устала улыбаться, но продолжала скалиться — из жалости к этому несчастному.
— Где тут у вас туалет? — спросила она.
Он обрадовался, что хоть чем-то может быть полезен. Засуетился, побежал добывать какие-то ключи, бормоча, что, к сожалению, здешний туалет служит кладовкой для реквизита. А по нужде они ходят… тут недалеко… чуть-чуть пройти… Оказывается, подступы к заветному нужнику охранялись, ключи передавались из рук в руки только посвященным. Наконец он появился с большим ключом в руках — такие вот, от городских ворот, в средневековье передавали командующим армии-победительницы.
И долго, долго шли они по каким-то коридорам, поднимались на этажи, спускались на лестничные пролеты, потом вышли через боковую дверь во двор, прошли в арку и, когда Марина подумала уже, что он забыл о ее просьбе, и идут они совсем в другом направлении (она вообще досматривала этот сюжет из свойственной ей великодушной любознательности) он, наконец, открыл какую-то дверь и впустил ее, заперев снаружи.
Перед Мариной был приличных размеров зал, в центре которого на довольно высоком постаменте, вроде трона, возвышался унитаз. Причем ступени к нему, как к вавилонскому зиккурату, поднимались со всех четырех сторон. В этот момент она почему-то вспомнила, как готовилась к восхождению на Анапурну…
Заподозрив, что обширный этот, гулкий туалет был возведен минуту назад специально для достойного финала всей истории, она решительно подобрала длинную юбку и стала подниматься по ступеням…
Она восходила по ступеням к унитазу, как восходят на коронование, — медленно и величаво, бесстрастно, со стороны наблюдая эту картину (наше писательское воображение не поддается контролю, оно взмывает, как летучая рыба, из любого водоема — будь то Средиземное море или сточные воды московской канализации)… Со стороны она смотрела, как гордо, торжественно восходит… — а это было настоящее восхождение, — и в тот момент и вправду, чувствовала себя восходящей к совсем иной, не столь прозаичной вершине; к иной, умозрительной, сакральной и великой, которую до нее тысячелетиями выстраивали народы и веры…