Мелкий, неровный почерк. Я подсел поближе к «ка-лымке», вынул сложенный в четыре раза разлинованный в клеточку лист бумаги, вырванный из школьной тетради. Руки мои задрожали так сильно, что я едва не порвал письмо.
Сначала я не понял ничего из того, что было написано. Буквы прыгали пред глазами, никак не складываясь в слова. Я дважды прочел короткое послание, прежде чем понял наконец его смысл.
Спрашивалось, как я жив-здоров, и это вызвало некоторое подобие улыбки. Потом сообщалось, что выслана посылка с варежками, теплыми кальсонами, свитером. И вторая с продуктами. Какие именно продукты — не уточнялось, и я начал было мечтать, что это будет. А глаза бежали дальше по строчкам, которые то исчезали, то высвечивались в колеблющемся пламени горелки.
«…У нас новости такие: женился я вторым браком. Одному тошно, да и женщина хорошая — врачом у нас работает. Да ты ее, должно быть, помнишь.
Стыдно на старости лет признаваться, да тебе скажу: жена моя ребеночка ждет.
Уж девятый месяц ходит, на сносях. А у ребенка отец должен быть, правильно? Думаю, ты меня поддержишь. Одно волнует: очень тяжело дитя носит. Врачи за нее беспокоятся, говорят, может, и не разродиться. Ну да будем надеяться на лучшее. И ты держись, надейся! Глядишь, свидимся еще.»
Я заполз на нары, сложил письмо, убрал его за пазуху. Вот оно что. Вот оно что!
Ах, дед, верный друг, закрыл собою, чтобы не налетели вороны, не заклевали.
«Господи! — взмолился я. Только бы у них все было хорошо! Мне отсюда не выйти, не выбраться из этой мерзлоты, не вынести голода, непосильной работы, цинги, самодурства всесильных вертухаев. Я все равно умру, так возьми мою жизнь, прямо сейчас, сегодня, завтра, возьми ее! Но они, они пусть будут живы! Храни их, Господи!»
АВГУСТ 1945, Львов
Пока Егор Петрович был на допросе, прошла вечерняя раздача баланды и черняшки. Максим видел, что Паленый передал конвоиру записку. Так что за решетку почта, считай, ушла. Теперь только ждать. Что ж, этому их тоже учили хорошо. Умение ждать без нервов и суеты — одно из главных умений диверсантов и контрразведчиков. Он похлебал баланды, поскуливая, в том смысле, что дядя Егорша наобещал с три короба, а вона что получилось.
— Заткнись! — рявкнул снизу Паленый, и Максим, он же Митяй, тут же заткнулся.
Хижняк вернулся в камеру, лег на шконку.
— Ну, чего там? — осторожно спросил Паленый.
— Чего? Через пару дней повезут в Винницу. Там у них делопроизводство на нашу кодлу. Так что я сказал, что и ты из наших, из банды Казимира.
— Чего это? — взвился Паленый. — Мы же еще не уговорились.
— А чего резину тянуть? Вместях повезут, твои всех нас одних махом и отобьют.
— Это я еще не решил.
— Какой у тебя выбор-то, родимый? Тебе так и так стенка светит! Одного тебя, думаешь, господа офицеры вытягивать будут? У них таких как ты, небось, хоть… ешь.
— Это ты брешешь! Народ поредел, побили многих.
— Тем более из-за одного другими рисковать не резон. А вот за Казимиров «общак» — резон. Так что сиди и не тявкай!
В двери опять загремел ключ, тот же конвойный отворил ее, с той же ленцой гаркнул:
— Орлов, на выход!
— Чево? — свесил голову Максим.
— Того! На выход, я сказал!
Максим спрыгнул на пол, пожимая плечами на удивленные взгляды с нижних нар.
— Шевелись! Руки назад! Звякнули наручники, Максима увели.
— А чего это они молодого вызвали? Думают расколоть? Он про схрон Казимира знает?
— Ничего он не знает! Контуженый он у меня. Под бомбежку попал. С башкой не дружит, ты же видишь. И память отшибло. Так что обломаются они на нем, — как можно увереннее проговорил Егор, скрывая недоумение.
Зачем Заречному понадобился еще и Максим? Чаем, что ли, напоить? На заботливую мамашу подполковник не слишком похож.
— Стоять лицом к стене! Конвоир открыл дверь, гаркнул:
— Заключенный Орлов на допрос доставлен.
— Заводи, Михась.
Максим оказался в комнате с незнакомым офицером в чине майора. Среднего роста, невыразительное круглое лицо, тяжелые веки, рыбьи глаза, которые прощупывали Максима рентгеновским лучом. Посверлив заключенного несколько секунд, он перевел взгляд на конвоира.
— Ты, Осипов, иди. Там в десятой камере опять беспорядки. Урки с политическими передрались, кровищу пустили. Возьми Сидорчука, Клыкова и разберитесь с зачинщиками. Как следует! — с выражением добавил он. — А с этим дохликом я сам управлюсь. Ты с него наручники сними, у нас с ним разговор задушевный будет, а какая задушевность, когда руки связаны, верно, паренек?
Орлов молчал.
— Ну, молчание — знак согласия.
Конвоир, с выражением лица «приказы не обсуждаются», положил наручники на стол…
— Разрешите идти? — молодцевато гаркнул он.
— Иди, Осипов.
Дверь закрылась. Майор снова вперился в лицо Максима. Все это было непонятно. В кабинете не было ни Заречного, ни кого-либо другого из знакомых им офицеров.
— Подойди!
Орлов подошел к столу.
— Откуда ж ты такой взялся?
— Разве мы на «ты»? — осведомился Орлов.
Созданный для Паленого образ «легкого идиота» был оставлен в камере. Сейчас перед майором стоял крепкий молодой человек, с настороженным взглядом умных глаз. Слишком, может быть, молодой для нее.
— Да, любят бабы молодых красавчиков. И чего они в таких находят?
— Это вы о чем?
— О ком! О Виктории Михайловне, первой красавице города Львова. Весь мужской контингент ее обхаживает. Все вооруженные силы, дислоцированные в городе. А она на стадионе, прямо на репетиции патриотического праздника глаз не спускала. и с кого? С мальчишки. — Никогда я их не понимал.
Договорить майор не успел. Орлов рванулся к нему. Майор выхватил «ТТ», рявкнул:
— Стоять, а то пристрелю к такой-то матери! Сделаешь хоть шаг, завтра же Виктория здесь сидеть будет, понял? — очень убедительно добавил он.
Орлов, который действительно намеревался обезоружить непонятного майора, застыл.
— Руки назад! Пошел вперед! Идти не оглядываться, не разговаривать! Одно лишнее движение, стреляю без предупреждения, как при попытке к бегству. П-пшел! — рявкнул майор.
Орлов молча вышел в узкий тюремный коридор. Упиравшееся в спину дуло направляло его путь.
— Сейчас направо, теперь налево. — тихо цедил сзади майор.
Орлов не понимал решительно ничего. Видимо, этот идиотский майор не в курсе их оперативных задач. Может, он вообще не знает, кого ведет. И куда он его ведет? На расстрел, что ли? И при чем здесь Виктория? Бред какой-то.