Вероятно, к Володе это тоже относится. И, значит, что? А то, что придется выбираться на свет. Не для всех — для тех, кому еще можно верить. Правда, их остается все меньше, но — такова жизнь.
А Питу можно и позвонить. Ничего не обещая и ни на что не жалуясь. Должен ведь быть у человека отпуск? Особенно после тяжелой контузии? Вот он и… состоялся. Юг, море, солнце, пляж, любимая тетка…
Александр Борисович засмеялся, вспомнив коронную фразу «черного» Абдуллы из «Белого солнца пустыни»: «Что еще нужно, чтобы спокойно встретить старость?..»
Володя, похоже, не понял причины смеха и, так как речь у них прежде шла о серьезном деле, посмотрел с недоумением. Кстати, отметил и это Турецкий, лицо Полковника отличалось живостью мимики, оно не было нейтральным, как если бы человек вообще ничего не помнил. И реакция на вопросы оставалась естественной, то есть правдивой. Ответы не вызывали сомнения. Тем более стоило попробовать вернуть человека в прежнюю жизнь…
Вот опять, вывел для себя формулу решения и задумался: а нужна ли тому прежняя жизнь? Может, он куда счастливее в этой, новой для него? Встретит какую-нибудь бабу, которых — говорили же бомжи — здесь немало, и не все из них — совсем уж конченые создания, что-то возникнет между ними, а там, глядишь, и устроят как-то свою жизнь. Так зачем вмешиваться в то, что судьба уже для себя решила? Зачем пытаться взять на себя вовсе не присущую тебе роль? Ты — не Создатель, Турецкий, чтобы обсуждать то, на что тебе никто не давал права.
— Скажите, Володя, — решился он, — вас устраивает эта жизнь? Нет желания вернуться к оставленному? Я не хочу называть это прошлым, оно и сейчас существует, объективно и независимо от нас, точнее, от вашего желания. Может быть, жена, дети… Любовь еще, извините, хотя в нашем с вами возрасте говорить о своей любви по меньшей мере странно. Вот рассуждать на абстрактные темы, связанные с любовью, — это еще куда ни шло! Не согласны?
— Наверное, я бы вернулся, — задумчиво ответил тот своим мыслям, — если бы… да, если б смог. Во что не верю…
— Мне сказали, что вы здесь бываете каждый день, с завидным постоянством. Значит, мы сможем легко встретиться и снова поговорить на интересующие нас темы, обсудить возникающие вопросы, не так ли?
И сделал зарубку в собственной памяти: обязательно на завтра найти фотоаппарат. Если нет у тетки или у Сергея Ивановича, может, у семейной пары обнаружится. А еще лучше — взять напрокат, есть же прокатные конторы? А тут, как ни крути, курорт! Вот и сделать несколько снимков Полковника Володи. Никакой фоторобот не нужен, живое лицо! А вот Костя пусть и займется! У него половина «конторы» в знакомцах ходит. Хватит ему советами да указаниями перебиваться, работать надо, Костя! Слишком много в последнее время болтовни!.. Хотя, возможно, это и не до конца справедливо. Но нельзя, по большому счету, чтобы нормальный, в сущности, мужик на твоих глазах в бомжа превращался. У тех же — ни хрена за душой, а у Володи, получается, есть. И свой интерес, и наверняка любопытное прошлое, да и будущее — тоже не исключено. Не может, нет, не должен жить человек без своего прошлого… Как и без будущего.
— Надеюсь, я не слишком наскучил вам своей настойчивостью?
— У меня не имеется ни малейших возражений против встречи с вами, Александр, — ответил Володя таким тоном, будто обращался как минимум к Александру Македонскому.
— Ну и отлично. А я тогда, с вашего позволения, коллега… да? Займусь своими делами. И — до завтра?
— Буду сердечно рад, — нейтрально-приветливым тоном ответил Полковник Володя и отвернулся, устроившись на бок, будто никакого собеседника рядом с ним не было и разговаривал он с привычной вежливостью не с живым человеком, может, даже и не слишком интересным ему, а с неким фантомом. Называя вещи своими именами, с пустым местом.
Вот уж действительно черт знает что!..
Антон Плетнев не мог понять, как работает городская прокуратура в необычных, прямо надо говорить, условиях разразившегося энергетического кризиса. Все обстояло так, будто никому здесь не было никакого дела до того, что целый город-порт обесточен!
— Ну и шо? Ну нэмае електричества, и будэ чи ни, нэизвэстно… — Так и звучала в ушах, бесконечно повторяясь, эта равнодушная отповедь, спокойным тоном произносимая молоденьким лейтенантом вневедомственной охраны, который стоял возле своего стола, обозначавшего охраняемый пост, и всем видом гарантировал невозможность проникновения постороннего в прокуратуру. Даже если тому это крайне необходимо.
— Да про ваш свет, лейтенант, я больше твоего знаю, — также стараясь оставаться невозмутимым, повторял Плетнев, тщетно пытаясь объяснить дураку, что его не вопросы электричества сейчас интересуют, а присутствие городского прокурора на своем рабочем месте. Ведь именно ему, как Антон договаривался по телефону с Москвой, должен был звонить Константин Дмитриевич Меркулов по поводу приезда Плетнева.
— Пойми, голова, — усталым голосом повторял ранее сказанное Антон, — сам Меркулов должен был звонить твоему прокурору! Ты чуешь, о ком речь?
— Нэмае, скильки говорыть?
— Да кого «нэмае», черт возьми? — взорвался Плетнев. — Электричества или прокурора? Объясни толком!
— Прокурора нэмае, — как глухому, почти по складам, объяснил дежурный.
— Да почему «нэмае»? Он где?
— Засидають! Ось там, — лейтенант махнул рукой в неясном направлении и добавил что-то насчет «мисцней влады». — Шоб мэни вик билу свиту нэ бачити!
— У городского начальства, что ли? — И Плетнев шумно выдохнул, когда лейтенант согласно кивнул. — Энергокризис, поди, обсуждают?
— Ага, — простенько отозвался дежурный.
— А заместитель его где?
— Тиж нэмае.
— А когда будет?
Вместо ответа лейтенант пожал плечами.
— Ладно, кто-нибудь из следователей есть?
— Туточки.
— Где? Я пройду к нему.
— Нэ можу. Вин занятый.
— Чем? — уже совсем безнадежным тоном спросил Плетнев, подумывая не продолжать пустой разговор, а просто взять и отодвинуть этого лейтенантика в сторону, как пешку на шахматной доске.
С трудом лейтенант сформулировал мысль о том, что следователь по особо важным делам Липняковский с раннего утра, на протяжении более трех часов, без перерыва, только тем и занят, что допрашивает поочередно свидетелей чудовищного в местных масштабах энергокризиса, справедливо полагая, что они должны в конечном счете из свидетелей превратиться в подозреваемых, а там, глядишь, и в обвиняемых. Очевидно, лейтенант был отчасти сведущ в юриспруденции, поскольку смысл длинной фразы, несмотря на свою невероятную речь — чудовищную смесь русского с украинским, называемую здесь суржиком, — все-таки донес.
Антон уже жалел, что не остался возле прокуратуры, куда его на рассвете привезла Мила, а, узнав от другого дежурного, сменившегося теперь с поста и чисто говорившего по-русски, что в здании никого нет и народ появится не раньше девяти, ушел. Ждать на ступеньках больше двух часов Плетнев не мог. Пока суд да дело, он решил позавтракать, и дежурный — старший лейтенант — посоветовал ему спуститься к порту, там, в здании морвокзала, работают пункты питания. Вот и сходил. А теперь — ищи-свищи местное руководство! Ну, конечно, весь город в темноте, куда дальше-то! Теперь заседают… И, вероятно, будут заседать долго, как все делается в провинции. Им торопиться некуда. Здесь другая жизнь…