— Старина, — Бубба замялся, — я и сам не рад, что помогаю ей переезжать. Понимаешь? Но она меня попросила.
— Все нормально, не бери в голову.
Хелен сообщила телерепортеру, что считает себя счастливейшей женщиной на свете.
Бубба покачал головой, пошел из комнаты, взял у двери составленные стопкой коробки и стал спускаться с ними по лестнице.
Я прислонился к притолоке двери в спальню и смотрел, как Энджи вытаскивает из стенного шкафа рубашки и бросает на кровать.
— У тебя ведь все наладится? — сказал я.
Она протянула руку и вынула из шкафа несколько вешалок, держа их за шейки крючков.
— Все будет нормально.
— Может, поговорим?
Она расправила складки на верхней рубашке в стопке.
— Уже говорили. В лесу. Мне больше нечего сказать.
— А мне есть.
Она открыла чемодан, уложила в него стопку рубашек и застегнула молнию.
— Тут какие-то твои, — сказала Энджи, имея в виду вешалки. — Я потом верну.
Она взяла костыли и повернулась ко мне.
Я стоял в дверях, мешая ей пройти.
Энджи опустила голову и посмотрела в пол.
— Так и будешь тут стоять?
— Не знаю. От тебя зависит.
— Я просто думаю, класть костыли или нет. Если долго стою неподвижно, у меня руки затекают.
Я посторонился. Как раз в это время снизу вернулся Бубба.
— Еще чемодан на кровати, — сказала Энджи. — Последний, больше ничего нет.
Она повернулась к выходу на лестницу. Я слышал, как стукнули друг о друга костыли, которые она взяла в одну руку. Держась другой за перила, Энджи запрыгала на одной ноге вниз по ступенькам.
Бубба взял чемодан с кровати.
— Что ты ей сделал, старина?
Я вспомнил Аманду и Тришу с накинутой на плечи вязаной шалью, как они сидели, обнявшись, на скамейке, прислонившись к перилам крылечка, и тихо разговаривали.
— Я разбил ей сердце, — сказал я.
Потом Джек Дойл, Триша и Лайонел Маккриди предстали перед расширенной коллегией присяжных. Им были предъявлены официальные обвинения в похищении ребенка, его принудительном удержании и небрежном обращении с ребенком. Джеку Дойлу также предъявили официальные обвинения в убийствах Криса Маллена, Фараона Гутиерреса и подготовке убийств Лайонела Маккриди и федерального агента Нила Раерсона.
Раерсона выписали из больницы. Врачи спасли ему руку, но она стала сухой и бесполезной, по крайней мере на время, хотя, возможно, и навсегда. Он вернулся в Вашингтон, где ему предоставили канцелярскую должность в программе защиты свидетелей. Мне тоже пришлось предстать перед коллегией присяжных и рассказать все, что я знал о том, что журналисты назвали «Скандалом с задремавшей полицией». Никто, кажется, не отдавал себе отчета в том, что в названии заложена идея похищенного полицейского, а не полицейского-похитителя, и скоро оно стало именем нарицательным для подобных случаев так же, как «Уотергейт» во времена Никсона для государственной измены и менее значительных преступлений коррупционного толка.
Мои показания по поводу последних минут жизни Реми Бруссарда коллегия во внимание не приняла, поскольку подтвердить их я не мог. Но остальные мои свидетельства по этому делу заслушали.
Обвинения в убийствах Малыша Дэвида Мартина, Кимми Нигаус, Свена «Сыра» Оламона и Рея Ликански, чье тело так и не нашли, никому так и не были предъявлены.
Федеральный прокурор говорил, что, по его мнению, вряд ли Джека Дойла осудят за смерть Маллена и Гутиерреса, но, с другой стороны, поскольку его причастность к их гибели вполне очевидна, он получит на полную катушку по обвинениям, связанным с похищением Аманды, и воли ему не видать.
Рейчел и Николс Бруссард исчезли в ночь смерти Реми в неизвестном направлении, а с ними и, как считало обвинение, двести тысяч долларов Сыра.
Один из скелетов, обнаруженных в подвале дома Леона и Роберты, как выяснилось, принадлежал пятилетнему мальчику, пропавшему два года назад в Западном Вермонте. Другой — семилетней девочке, о пропаже которой никто не заявлял, поэтому скелет так и остался неопознанным.
В июне я заехал к Хелен.
Своими костистыми руками она так крепко обхватила меня за шею, что остались синяки. От нее пахло духами, губы были накрашены ярко-красной помадой.
Аманда сидела на диване в гостиной, смотрела по телевизору комедию об отце-одиночке двух не по годам смышленых шестилетних близнецов. Папаша был губернатором, или сенатором, или кем-то в этом роде, все время проводил у себя в рабочем кабинете, и, насколько я мог судить, с детьми в его отсутствие никто не сидел. К ним в дом постоянно заходил какой-то латиноамериканского вида сантехник, много жаловался на свою жену, Розу, у которой вечно болит голова. Шутки были все сальные, близнецы все понимали и смеялись открыто, тогда как сам губернатор старался казаться серьезным и скрывал улыбку. Публика была в восторге и покатывалась от хохота после каждой остроты.
Аманда не смеялась. На ней была розовая ночная рубашка, нуждавшаяся в стирке или хотя бы в паре пшиков «вулайтом». [64] Меня она не узнала.
— Детка, это Патрик, мой друг.
Аманда взглянула на меня и подняла руку в знак приветствия.
Я тоже махнул ей, но она уже снова уставилась в телевизор и моего жеста не заметила.
— Обожает эту передачу. Правда, детка?
Аманда не ответила.
Хелен прошлась по гостиной, наклонила голову и нацепила в ухо сережку.
— Господи, Патрик, Беа теперь ненавидит вас за то, что вы сделали с Лайонелом.
Я пошел за ней в столовую. Там Хелен смахнула что-то со стола в сумочку.
— Видимо, потому и не заплатила мне.
— Можете подать на нее в суд, — сказала Хелен. — Ведь правда же? Можете. Или нет?
Мне не хотелось говорить об этом, и я не ответил.
— Ну а вы как? Тоже меня ненавидите?
Она покачала головой и пригладила прическу возле ушей.
— Шутите? Лайонел отобрал у меня ребенка. Брат он мне, не брат, пошел он!..
При словах «пошел он» у Аманды в лице что-то едва дрогнуло. Хелен провела пальцами по ярким браслетам, тряхнула рукой, они собрались у запястья.
— Куда-то уходите? — спросил я.
Она улыбнулась:
— Угадали. Кто он? Увидал меня по телику, решил, что я звезда экрана. — Она рассмеялась. — Вот умора! Ну, в общем, пригласил меня. Такой ловкач!
Я посмотрел на ребенка на диване: