Я проскользнул в машину Энджи и уселся в правое кресло. Она взяла меня за руку:
— Не хнычь, крошка, я обещаю, что твоей гордости и радости ничего не угрожает.
— Ладно, ладно, — ответил я, — По крайней мере, твой драндулет здесь не вызовет подозрений.
— Умница, — сказала Энджи. — Не пора ли нам закусить?
Так мы и поступили.
К шести часам нам стало невтерпеж от сидения в машине, друг от друга, а еще больше — от наблюдения за домом № 1254 по Мерримак-авеню, некогда розовым, а ныне безнадежно облезлым. Час назад в подъезд вошло пуэрто-риканское семейство, и минуту спустя в окнах квартиры на третьем этаже вспыхнул свет. Вторая банка «пепси», когда я вскрыл ее, дала пенный фонтан, заливший всю приборную доску. Иных развлечений за четыре часа судьба нам не даровала.
Я перебирал валявшуюся на полу груду кассет из коллекции Энджи, пытаясь найти группу, которую бы мне захотелось послушать, как вдруг моя напарница сказала:
— Внимание.
Чернокожая женщина, державшаяся очень прямо и даже величаво, вышла из «Хонды-сивик». Правой рукой она несла продуктовую сумку, поддерживая ее отставленным бедром. Она была как две капли воды похожа на Дженну, только помоложе на добрых семь-восемь лет и выглядела гораздо энергичней, чем изнуренная жизнью сестра, чью фотографию мы видели. Сильным и одновременно плавным движением свободного от поклажи бедра — Грецки отдыхает! — она толкнула дверцу, и та захлопнулась. Женщина прошла к подъезду, всунула ключ в замок и скрылась за дверью. Еще через несколько минут на фоне освещенного окна возник ее силуэт — в руке она держала телефонную трубку.
— Как ты намерен действовать? — осведомилась Энджи.
— Погоди, — сказал я.
Она заерзала на сиденье.
— Так и знала, что ты скажешь «погоди». — Энджи повела головой из стороны в сторону, разминая затекшую шею. — Ты не думаешь, что Дженна там, в квартире?
— Нет, не думаю. С момента своего исчезновения она ведет себя довольно осмотрительно. Дженна не может не понимать, что квартира будет под наблюдением. И, знаешь, побои, которые я получил в школьном дворе, подсказывают, что она, вероятно, замешана кое в чем покрупнее банальной кражи документов. Дженна знает, какого сорта люди отправлены по ее следу — взять хоть того же Роланда, — и потому я не думаю, что она решит отсидеться у сестры.
Энджи в свойственной ей манере не то кивнула, не то пожала плечами, закурила, высунула руку с сигаретой в окно, и облако серого дыма сначала заволокло зеркало заднего вида, а потом расслоилось и вытянулось наружу.
— Если мы с тобой смекнули, где она может быть, почему бы и другим не догадаться? Вряд ли только нам известно, что у нее есть сестра.
Я подумал об этом и понял, что она рассуждает верно. Кто бы ни были эти «другие», но если они взяли в проследку меня, надеясь, что я выведу их на Дженну, отчего бы им не пустить хвост и за Симоной?
— Черт возьми, ты права.
— Ну и как же ты намерен поступать в свете новооткрывшихся обстоятельств?
— Погоди, — повторил я, и Энджи застонала. — Мы двинемся за Симоной, когда она пойдет куда-нибудь…
— Если пойдет.
— Сударыня, ваш скепсис меня обескураживает. Так вот, когда она пойдет куда-нибудь, мы двинемся следом, но сначала проверим, не желает ли кто составить нам компанию.
— А если уже составили? Вот мы сейчас с тобой говорим, а они наблюдают за нами и рассуждают в точности, как мы. Что тогда?
Я совладал с искушением обернуться посмотреть, не торчат ли где-нибудь поблизости в машине двое неподвижных субъектов, пристально глядящих в нашу сторону.
— Там видно будет, — ответил я.
Энджи фыркнула:
— Ты всегда так говоришь, когда у тебя нет четкого плана действий.
События начали разворачиваться в семь пятнадцать.
Симона в темно-синей рубашке поверх белой майки, в вылинявших джинсах и в кроссовках цвета устрицы решительно вышла из подъезда, направилась к своей машине и столь же решительно отперла дверцу. Интересно, она все делает с таким же видом? Может быть, выражение «черт с вами со всеми» остается у нее на лице, даже когда она спит?
Она двинулась по Мерримак-авеню, а мы дали ей отъехать на несколько сот метров, чтобы проверить, не появились ли на сцене новые действующие лица. Похоже, что нет, но, даже если я ошибся, все равно главную роль им не уступлю. Энджи тронулась с места, я бросил прощальный взгляд на тридцать семь тысяч долларов, приткнувшихся у обочины, — именно на столько был застрахован мой «Порше», — и мы поползли следом за Симоной по Уикхэму. Она проехала через центр и свернула на автостраду I-495. Мне до ужаса осточертело сидеть в машине, и потому я молился про себя, чтобы она не назначила Дженне свидание где-нибудь в Канаде. Молитва моя была услышана — проехав еще сколько-то миль, Симона повернула с автострады в сторону Лансингтона.
А Лансингтон еще гаже Уикхэма, если это только возможно, но чем именно гаже — определить невозможно: по многим параметрам они идут вровень, разве что Лансингтон кажется более назойливым. Мы стояли в плотном потоке машин у светофора неподалеку от центра города, но вот зажегся зеленый, а Симона не тронулась с места. Я почувствовал, что сердце у меня словно стиснуто двумя холодными железками.
— А-а, зараза, — пробормотала Энджи, — неужели засекла?
— Ну-ка, погуди, — сказал я.
Энджи нажала на клаксон, и Симона помахала рукой — извините, мол, только сейчас заметила, что светофор переключился. С той минуты, как я впервые увидел ее, это была ее первая заминка, и она вселяла надежду на то, что мы близки к цели.
А вокруг нас со всех сторон стояли приплюснутые двухэтажные деревянные дома, выстроенные в начале прошлого века. Деревьев было наперечет, и те какие-то кривые да узловатые. А светофоров таких — без надписей «Идите/Стойте» и без неоновых человечков, призванных облегчить задачу неграмотным, — давно уже не выпускают.
Переключались они с клацаньем, и, двигаясь по двухрядному шоссе, я чувствовал себя так, словно нас занесло в глушь Джорджии или Западной Виргинии.
Симона между тем включила левую мигалку и через долю секунды свернула с дороги на маленькую грязную стоянку, заполненную грузовиками, парочкой американских спортивных машин и двумя «Эль Каминос» — монументами детройтскому дурновкусию. Этот автомобиль при рождении никак не мог решить, кем ему быть — трейлером или легковушкой, и в результате остался каким-то зловещим гибридом.
Энджи проехала еще полмили до разворота, и мы вернулись назад. Парковка принадлежала бару. В точности как в Уикхэме, нипочем нельзя было догадаться, что это бар, если бы не маленькие неоновые надписи в окнах, — приземистый двухэтажный домик, разве что стоял ярдов на десять глубже остальных зданий. Изнутри доносился звон посуды, взрывы хохота, гул голосов и музыка — из виктролы гремела песня Бона Джови. Впрочем, это мог быть и стереоприемник, и посетители слушали Бона Джови задарма. Я еще раз поглядел на бар и на припаркованные возле него пикапы, и на душе у меня стало кисловато.