Да, я дрянь. Самый мой главный грех в том, что я позволил бойцам усомниться в главном: в неугасаемой справедливости и чести тех генералов, которые отправили нас на задание. Генерал для солдата – это наместник Родины в воинской части. Что же Родина так опаскудилась? Что ж она, сука, докатилась до таких мерзких приемов? Как же могла избить, связать и приговорить к смерти безвинную женщину, чтобы шантажом принудить меня совершить величайшую глупость?
«Мы кому служим, командир?» – как-то спросил меня Удалой. И я ему как-то ответил: «Родине». И это не был пафос или высокопарный ответ. Это была правда. А что мне теперь ответить, если Остап или Смола спросят меня об этом?
– Ну вот что, хватит, – не без труда совладал с собой Смола. – Командир, я уже совсем перестал тебя понимать. И твои преступные приказы выполнять не намерен. Я лично отрежу Дэвиду голову.
– А я лично это засниму на видео, – пообещал Остап.
Я вскинул пистолет и приставил его ко лбу Смолы, хотя понимал, что это скорее шаг отчаяния, чем осмысленная попытка образумить ребят.
– Ты можешь выстрелить, – спокойно ответил Смола. – Но я не позволю…
– Что не позволишь?!! Кому не позволишь?!! – наконец сорвался я, потому что уже тоже не мог сдерживаться, потому что хотелось орать, кричать, рвать на себе волосы от боли и обиды. Нас не просто предали. Нас уже не стыдятся. Нас не считают за живых людей! Мы – никто, отработанный материал, к которому можно применить самые гнусные, самые низменные методы воздействия! И ради этих подонков в погонах мы рисковали собой, мы не жалели сил, мы всю душу, всю верность отдавали им без остатка! Я опустил пистолет и схватился за голову. Слезы боли душили меня.
– Дай нож, – я едва нашел силы, чтобы произнести это.
Смола переглянулся с Остапом, неуверенно потянулся к ножнам, висящим у него на поясе. Выдернул тяжелый, звенящий кинжал длиной в предплечье и рукоятью вперед протянул его мне.
Остап тискал во влажной ладони смартфон и никак не мог поднять его на уровень глаз и включить видеозапись.
Дэвид качнулся назад, провел ладонью по груди и расстегнул одну пуговицу, будто ему стало нестерпимо жарко.
Но я шагнул не к нему, а к Смоле, взмахнул кинжалом и отсек нижний уголок его куртки, вытряхнул на ладонь жетон и поднес его к глазам солдата.
Смола, совершенно сбитый с толку моим неадекватным поведением, машинально взял жетон и поднес его к глазам:
– Миллер Ричард… Группа третья, резус-фактор отрицательный… Христианин… Что это?
Я не успел ответить. С диким ревом на Смолу кинулся Дэвид, выхватил из его руки жетон, посмотрел на него и тотчас со страшной силой ударил его в лицо.
– Негодяй!! – кричал американец, сваливая Смолу на землю и продолжая наносить удары. – Сволочь!! Теперь я знаю, кто бросил нас в яму! Вы все в сговоре!! Это ваших рук дело!!
Остап ринулся на помощь Смоле и принялся бить ногой лейтенанта, который, в свою очередь, не переставал наносить удары по лицу Смолы. Мне ничего не оставалось, как кинуться на Остапа и попытаться оттащить его в сторону.
– Прекратить!! – заорал я по-английски, чтобы понятно было всем и сразу. – Выслушайте меня, психопаты!! Всё не так, как вы думаете!!
Мне удалось отшвырнуть в сторону Остапа, а затем и обезумевшего от злости лейтенанта. Остап, вытирая рукой окровавленный рот, с угрюмым видом поднялся на ноги. Все тяжело дышали и смотрели друг на друга исподлобья злыми глазами.
– Всё совсем не так! – еще раз крикнул я, но повышать голос уже не было необходимости. Все притихли. Абсурдность ситуации загасила эмоции. Логика и закономерность были разрушены, обломки перепутаны. Наступило время разбирать завалы.
– Послушайте меня все! – еще раз призвал я. – Дэвид нам не враг. И мне очень стыдно сейчас говорить в его присутствии. Мне стыдно признаться в том, что наше руководство, которому мы должны безоглядно верить, предало нас. Оно использовало нас в качестве пешек, которых приносят в жертву для того, чтобы более сильные фигуры делали свою игру. И лейтенант со своими парнями тоже был в нее втянут.
Я разжал ладонь и вытянул вперед, чтобы всем были видны жетоны.
– Четыре армейских жетона США были вшиты в наши куртки до того, как мы десантировались! Остап, четвертый жетон у тебя. Надорви подкладку!
Остап вздрогнул и начал рвать край куртки с такой одержимостью, словно ему за воротник заполз скорпион.
– Джонс Патрик… – прочитал он выбитую на дюралевой пластине надпись. – Группа крови вторая… Христианин…
– Напомни, Дэвид, что первым делом сделали с вами, когда взяли в плен? – спросил я.
– Сорвали жетоны…
– И это была главная цель вашего пленения! Жетоны плюс сама информации об исчезновении четырех американских военнослужащих! На этом ваша ценность исчерпывалась. Вас должны были убить всех, а трупы закопать так, чтобы никто и никогда их не нашел. Жетоны были вшиты в куртки, которые мы надели после приземления. Так мы стали вашими двойниками, Дэвид.
– Но смысл?! – воскликнул лейтенант.
– Мы тоже обречены на смерть, Дэвид. Мы должны уничтожить склад, а затем уничтожены будем мы сами. Предполагаю, что нас сожгут дотла, чтобы трупы невозможно было идентифицировать. Уцелеют только жетоны. Произойдет так называемая «производственная авария», ради которой весь этот спектакль и задуман. Журналисты мгновенно распространят информацию, что на севере Афганистана американскими солдатами уничтожен склад с героином. И это станет сенсацией, настоящей информационной бомбой. Потому что всему миру известно, что американцы не трогают склады с наркотой.
– Не пойму, кому нужна эта бомба? – развел руками Дэвид.
– Тем, кто борется с транснациональной наркомафией. С американо-российской бандой. Информационная бомба спутает им все карты, начнутся взаимные подозрения и разборки. И, по идее, лидеры начнут выдавать себя.
Я протянул Дэвиду жетоны. Он долго смотрел на них, потом крепко сжал в кулаке.
– Проклятый склад, – процедил лейтенант. – Проклятые наркотики! Грязные деньги и грязная политика! Как я ненавижу все это!
– Черт возьми, командир, – произнес Смола. – Но почему ты не рассказал об этом раньше? Зачем ты это скрывал от нас? Мы чуть не прибили друг друга!
– Стыдно было, Смола, – признался я. – Стыдно было сообщить вам о том, что нас слили. Что с убийством Кондратьева все наши заслуги, наша преданность, верность и честь оказались не просто ненужными, но даже вредными и опасными для нового руководства. Мы оказались нужны только для того, чтобы сыграть роль обугленных трупов.
– Прости, командир, – не к месту повинился Остап. – Я не знал… Я не мог предположить, что все так… Значит, сука Фролов все знает?
– Думаю, что он не только все знает. Он – исполнитель финальной сцены, где мы должны будем превратиться в головешки.