Я уставился на лежащего на спине рыжебородого воина, изо рта которого раздавалось рычание: «Никогда, никогда не скажу я, что это справедливо, никогда, никогда...»
– Это не мои мертвые, – прокричал я, повернулся и побежал. Но опять споткнулся и снова упал лицом вниз на мягкое ложе из тел. В отдалении исчезали в пламени руины какого-то города; рушились стены; пушка грохнула в очередной раз, и воздух наполнился ядовитым дымом; люди падали и заходились в кашле; общий припев «я не знал» сливался в одну стройную ноту, и этот порядок был хуже, чем его отсутствие!
– ПОМОГИТЕ! – все кричал я. Никогда не испытывал я подобного облегчения от крика, никогда не ведал я такого чистого и всепоглощающего малодушия, чтобы криком взывать к высоте небес в этом Богом забытом месте, где вопли заполняли все пространство и никто тебя не слышал, никто, кроме улыбающихся мертвецов-прислужников.
– Учись, дорогой мой.
– Учись. – Шепот, как поцелуй. Душа индийца с головой в тюрбане и смуглым лицом. – Учись, мальчик мой.
– Взгляни наверх, посмотри на цветы, посмотри на небо... – Женщина-призрак из прислужников танцевала по кругу, ее белое платье то пропадало в клубах копоти и дыма, то вновь появлялось, ступни ее тонули в глине, но затем уверенно выбирались на твердое место.
– Не дурачь меня, здесь нет сада! – заорал я. Я стоял на коленях. Одежда моя была изорвана, но под рубашкой был Плат! Он был у меня!
– Возьми меня за руки...
– Нет, отпусти меня! – Я просунул руку под пиджак, чтобы накрыть Плат. Пошатываясь, мне навстречу поднялась неясная фигура с простертой рукой. – Ты, ты, проклятый мальчишка, ты, грязный щенок, ты – на улицах Парижа, словно сам Люцифер, сияющий золотым светом, ты! Подумай, что ты сделал со мной!
Из тьмы проступила таверна, мальчик, падающий навзничь от удара моего смертельного кулака, покатившиеся бочонки и крики пьяниц, набросившихся на меня.
– Нет, остановитесь! – зарычал я. – Уберите его от меня. Я его не помню. Я никогда не убивал его. Не помню. Говорю вам, я не могу... Клодия, где ты? Где ты – та, кого я обидел? Клодия! Николя, помогите мне!
Но были ли они там, затерявшиеся в вихре, или исчезли, давно пропали в туннеле на пути к сияющему торжеству наверху, на пути к радостным песнопениям, вплетающим тишину в свои мелодии и аккорды? Молитв я уже не слышал, тех молитв, что шли оттуда, с небес.
Мои вопли лишились всякого достоинства, и все же насколько дерзко звучали они для моего слуха.
– Помогите, кто-нибудь! Помогите!
– Неужели тебе надо сперва умереть, чтобы затем послужить мне? – спросил Мемнох. Он возник предо мной, гранитный ангел тьмы с распростертыми крыльями. «О да, разрушь эти ужасы ада, пожалуйста, пусть хоть в этом своем ужасном виде!» – Ты вопишь в аду так же, как пел на небесах. Это мое царство, это наша работа. Помни о свете!
Я упал назад, ударился при этом плечом и ушиб левую руку, потому что не хотел отпускать Плат, который держал правой рукой. Я увидел над головой промельк небесной голубизны, осыпающиеся с зеленых веток лепестки цветков персика и свисающие с этих же веток ароматно пахнущие плоды.
Дым застлал мне глаза. Коленопреклоненная женщина сказала мне:
– Теперь я понимаю, что никто не может простить меня, кроме меня самой, но как могла я сделать с ней такое – она же такая маленькая. Как я могла...
– Я думала, тут – другое, – прошептала молодая девушка, хватая меня за шею и касаясь своим носом моего, пока говорила, – но ты знаешь эту доброту, просто когда держишь его за руку, а он...
– Прости! – молвил Мемнох и стал продвигаться вперед, осторожно отодвигая души в сторону.
Но толпа напирала; бледные фигуры мчались надо мной и вокруг, словно стремились к какому-то, мне невидимому источнику их тревоги.
– Прости! – прошептал Мемнох.
Он выхватил из толпы выпачканного в крови монаха, коричневая сутана которого была изорвана в клочья, ступни – обожжены и покрыты волдырями.
– В твоем сердце – власть! – сказал Мемнох. – Стань лучше Его, подай Ему пример.
– Я люблю... Его... – С губ призрака слетел шепот, а сам призрак неожиданно исчез. – Он не мог допустить, чтобы мы так страдали... Не мог.
– Он прошел испытание? – спросил я. – Прошла ли его душа освидетельствование в этом адском месте? Было ли достаточно слов, которые он сказал? Или он ползает где-нибудь здесь, в грязи? Или же туннель взял его наверх? Мемнох! Помоги мне.
Я повсюду искал монаха с обожженными ступнями. Искал и искал.
Взрыв потряс городские башни, и они обрушились. Огромная мечеть рухнула. Человек стрелял из ружья по бегущим. Женщины в покрывалах с криками падали на землю.
Громче и громче гремел колокол.
– Боже милосердный! Мемнох, колокол звонит, слушай! Больше чем просто колокол!
– Колокола ада, Лестат, и они ни по кому не звонят! Они звонят по нам, Лестат! – Он схватил меня за ворот, словно собираясь оторвать от земли. – Вспомни свои слова, Лестат. Колокола ада – ты слышишь зов колоколов ада!
– Нет, отпусти меня. Я не понимал, что говорю. То была поэзия. То была глупость. Отпусти меня. Я не могу это вынести!
Под лампой вокруг стола с десяток людей спорили над картой, иные – обняв друг друга и указывая на различные участки, окрашенные в тусклые цвета. Повернулась чья-то голова. Мужчина?
Лицо:
– Ты!
– Отпусти меня! – Я повернулся и был отброшен к стене с книжными полками; книги попадали, блестя корешками и ударяя меня по плечам. Господь милосердный, мои члены не могли больше этого вынести. Я заехал кулаком в сверкающий земной глобус, укрепленный на причудливом деревянном обруче. На меня уставился пустыми глазницами стоящий на коленях ребенок.
Увидев дверной проем, я побежал.
– Нет, отпусти меня. Не могу. Не буду. Не буду.
– Не будешь? – Мемнох схватил меня за правое предплечье, надвинувшись на меня хмурым темным лицом, подняв крылья и вновь заслоняя свет, когда они сложились, чтобы окутать меня, словно я – его собственность. – Ты не поможешь мне освободить это место, послать эти души на небеса?