— На что нам еда?
— На то, чтобы потом поесть, на что же еще?
Паз делает, что ему велено. Я предлагаю свой темный ром, и все мы совершаем небольшое ритуальное возлияние. Никто не произносит ни слова. Потом миссис Паз начинает вынимать содержимое из второго пакета. Она устанавливает маленькую бетонную пирамидку возле двери для Элегуа-Эшу, стража путей. На шею себе вешает тяжелое ожерелье из голубых и белых каменных бусин. На правое запястье надевает браслет из бирюзы и раковин. На подоконник за плитой выкладывает раковины в форме веера, с прикрепленными к ним при помощи пластыря голубыми и белыми ленточками. Все это суть fundamentos, то есть атрибуты, Йемайи. В каждом углу комнаты миссис Паз устанавливает и зажигает кружочки ладана, а также восковые свечи, помещенные в цилиндрические сосуды с изображениями святых. Потом она сбрызгивает ромом углы, что-то напевая. Паз взирает на эти действия с величайшим изумлением. В конце концов он не выдерживает:
— Господи Иисусе, ма! Почему ты мне не рассказала, что причастна к этому?
Она продолжает напевать, не обращая на него внимания. Комната наполняется дымом курений. Пение прекращается. Мне чудится, что пахнет морем. Миссис Паз, не глядя на сына, говорит:
— Ты американский парень, тебе бы только футбол да телевизор. Думала, ты будешь стыдиться меня.
— Тебе следовало сказать мне, — заявляет он неприятно раздраженным тоном.
— Да, а тебе следовало рассказывать мне о твоих делах, твоих девушках, о том, куда ты тайком от меня смываешься, да мало ли о чем еще. Ты годами ничего мне не рассказывал.
В ответ он рявкает что-то по-испански, она не менее резко отвечает ему на том же языке. Ясно, что вот-вот вспыхнет нескончаемая перепалка, но я беру со стола кувшин, занимаю позицию между матерью и сыном и говорю, что нам пора начинать. Оба тотчас успокаиваются.
Громкий, хоть и далекий взрыв. Мы все вздрагиваем. Я смотрю на Паза и вижу, что это вовсе не Паз, а мой муж. Он тянется ко мне, просовывает руку мне в голову.
Меня крепко берут за руку. Все тело сотрясает дрожь. Миссис Паз смотрит мне в лицо и говорит:
— Не надо бояться.
— Но он здесь. Он прошел через весь город. Люди сходят с ума.
Она гладит меня по руке, говорит что-то ласковое по-испански. В глазах у нее нет страха. Неведение, а может, что-то такое, чего во мне нет. Я заставляю себя взглянуть на Паза. Он смущен, но я понимаю, что под внешней оболочкой крутого полицейского скрыта душевная чистота, которой обладал когда-то мой Уитт.
Снова слышен вой сирен. Миссис Паз говорит:
— Если вы собираетесь это делать, надо начинать теперь.
И мы начинаем с короткого ритуала, в котором применяются ром и пение, и это связывает их со мной во м'доли — мире духов. Миссис Паз смотрит на меня с благоговейным страхом, ничего общего не имеющим с ее отношением к женщинам, с которыми водил дружбу ее сын. Паз держится с твердой, подчеркнутой уверенностью, как мужчина, понимающий свою ответственность в минуты опасности. Так держался мой отец во время сильного шторма. А цыпленок? Он попискивает, подпрыгивает и встряхивает крылышками, когда я брызгаю на него ромом. Потом я выпиваю напиток.
Он горький, как и все колдовские составы, потому что в них входят растительные алкалоиды, а у них, как правило, невероятно горький вкус. Я сажусь. Рядом со мной садится к столу миссис Паз, а Джимми опускается в мой потрепанный за годы службы шезлонг. Его мать гладит меня по руке. Все происходит быстро. В желудке у меня нет ничего такого, что могло бы снизить темп, — только половина ломтика пиццы и немного бананового дайкири. Через пять минут я сбрасываю с себя телесную оболочку.
Странствия в пределах м'доли трудно описать. Ты перемещаешься в чудовищной и завораживающей пустоте, совмещенной на разных и многочисленных уровнях с миром реальных вещей. Я вижу свое тело, бессильно поникшее на стуле, вижу Паза, его мать и маленькую птичку — моих союзников. Я даже могу ощущать их, как ощущают стул, кровать или воду вокруг тебя в бассейне. Круг поддержки и защиты, часть м'фа — мира дольнего, на время покинутого тобой. И тут я обнаруживаю… что это такое? Отсутствие равновесия, как будто ты пытаешься бежать, потеряв один каблук. Как будто виляет из стороны в сторону велосипед, на который ты села после долгого перерыва. Но с этим ничего не поделаешь, и я неуверенно выбираюсь из комнаты на крыльцо.
Оно кажется большим, очень большим по сравнению с тем, какое оно в реальности. Это скорее широкая веранда, почти такая же, как в доме у Лу Ниринга в Гайд-парке, где я впервые встретилась со своим мужем. Напоминает оно и площадку на башне крепости в последней сцене оперы Пуччини «Тоска». Непонятно. Ветер доносит сюда запахи и шумы летнего города. А здесь вроде бы вечеринка с музыкой, но музыка не современная, звучит песня оло об изгнании из Ифе с ее особым гармоническим строением и навязчивым ритмом. Я не могу разобрать слова, но страстно этого хочу, потому что в песне изложена вся история изгнания и бегства оло, Илидони, как они сами его называют. Я не слышала этого раньше, и по какой-то причине мне необходимо услышать и понять все до единого слова, но чем напряженнее я вслушиваюсь, тем тише звучит музыка.
Я узнаю многих людей. Вижу моих сестру и маму, и Марселя, и кое-кого из племени ченка, и Лу Ниринга, и старину Джорджа Дормана, который обычно чистил печи у нас в доме в Сайоннете и умер, когда мне было лет восемь. Я однажды спросила Улуне, реальны ли те уже умершие люди, которых мы встречаем в м'доли, или это лишь плод воображения, подобно персонажам, увиденным во сне. Улуне посмеялся надо мной. Глупо считать, что те, кого мы видим во сне, не реальны. И глупо употреблять само слово «реальный».
Мой муж тоже здесь, облаченный в белые одежды оло, он держит закрученный штопором колючий стебель тростника — атрибут чародея оло. Он разводит руки в стороны, готовый обнять меня, как сделал это у камня, похожего на палатку, в месте, усеянном костями, там, в Даноло, когда я забыла о наказе Улуне. Я чувствую, что меня тянет к нему. Это наша первая малая стычка.
Но я в состоянии сопротивляться. Я ухожу от него. Площадка, на которой мы находимся, увеличивается. Кто-то трогает меня за локоть. Это моя мать, она выглядит великолепно в маленьком черном вечернем платье, на шее и на руках у нее множество бриллиантов. Выпей, Джейн, ты уже достаточно взрослая. Она протягивает мне высокий стакан, и я ощущаю сладкий, насыщенный запах банана и рома. Я отказываюсь. Какая ты зануда, Джейн. Ты не умеешь веселиться, в этом твоя беда. Такая же зануда, как твой отец. Я не отвечаю ни слова, но чувства у меня те же, что я обычно испытывала, когда она говорила подобные вещи.
Я оставляю ее и обращаю все свое внимание на Уитта. Говорю, что хочу с ним потолковать. Изумление. Пожалуйста, давай потолкуем. Я перед тобой. Нет, это не ты. Передо мной Дуракне Ден. А мне нужен Уитт.
Он оскаливает зубы, как это делают колдуны. Ты имеешь в виду Мебембе. Это магическое имя Уитта. Фигура меняется на глазах, становится выше. И вся сцена меняется, а запахи… пахнет пылью, навозом, варящимся пшеном, пахнет, и очень резко, неприятно, истолченными или размятыми африканскими растениями. Но все эти запахи перекрывает аура дульфаны, дух колдовства, нестерпимо сильный. Мы в доме, одном из тех, в каких живут оло, но этот дом находится за пределами Даноло, и в нем живет колдун. Я не видела Дуракне вблизи, за исключением того случая ночью. Он мужчина высокого роста, откормленный, голова у него выбрита наголо, если не считать заплетенной в косу длинной пряди волос, уложенной в узел на макушке.