Со своего места высоко на хребте он зачарованно смотрел на львицу, и только приближающийся собачий лай заставил его повернуть бинокль на восток.
На том месте, где он оставил свою приманку из смеси билтонга и табака, беспорядочно суетились собаки. Их было восемь или девять, смешанная свора терьеров, бурских собак и родезийских риджбеков.
Решительный охотничий хор сменился какофонией визга и воплей. Дирк Кортни ездил между псами, поднявшись на стременах, и яростно хлестал их кнутом.
Марк взял Троянца под уздцы и свел с вершины, используя любую возможность укрыться, но уверенный, что охотники слишком заняты своими проблемами, чтобы посмотреть вперед и увидеть его.
Когда он добрался до колючих кустов, под которыми в последний раз лежала львица, он ножом срезал ветку и использовал ее как метлу, уничтожая следы, оставленные кошкой.
Потом медленно двинулся на запад, к Воротам Чаки, каждые несколько минут останавливаясь, чтобы прислушаться к рокочущему львиному зову, глядя на землю, по которой шел, и с помощью ветки продолжая заметать следы львицы. Наконец уже в сумерках они одолели низкий перевал и медленной растянувшейся процессией спустились к реке Бубези.
Последний раз Пунгуше позвал львицу в темноте, потом побежал по широкому кругу, оставив ее в ста ярдах от реки и зная, что из-за лихорадки, вызванной раной, сейчас ее мучает жажда.
Марка он нашел по огоньку папиросы.
— Садись, — сказал Марк и протянул руку. Пунгуше не стал спорить. Он почти без остановок бежал с самого рассвета и теперь сел на мула позади Марка.
Вдвоем на широкой спине Троянца они поехали домой; оба молчали, пока не увидели свет в окне коттеджа.
— Джамела, — сказал Пунгуше, — сегодня я чувствую себя так, как в тот день, когда родился мой первый сын.
И в его голосе звучало удивление.
* * *
— Не думал, что человек может так относиться к дьяволу, который убивает скот и людей.
Лежа рядом с Марион в широкой кровати, Марк все ей рассказал. Пытался передать удивление и гордость. Передал слова Пунгуше, поискал слова, чтобы описать собственные чувства, но не нашел и замолчал.
— Это очень хорошо, дорогой. А когда ты снова поедешь в город? Я хочу купить занавески для кухни. Мне кажется, крашеная бумазея будет очень хорошо смотреться. Как ты считаешь, дорогой?
* * *
Львица родила в густых зарослях, скрывавших один из узких притоков; этот приток спускался с откоса.
У нее было шесть детенышей, но им уже сравнялось три недели, когда Марк увидел их впервые. Они с Пунгуше лежали на краю утеса над долиной, когда львица на рассвете повела детенышей от реки. Львята неровной цепочкой растянулись за ней почти на сто ярдов.
Правая передняя лапа львицы чуть укоротилась и искривилась, что делало ее походку более тяжелой; поднимаясь из лощины, она раскачивалась, как моряк. Один из львят, настойчивый, на ходу пытался поймать один из тяжелых сосков.
Соски болтались над его головой, он неловко подпрыгивал, часто падал, и мать наступала на него задними лапами, но вот ему удалось присосаться, и он повис на соске, как толстый коричневый клещ.
Львица повернулась, шлепнула его справа, слева, потом лизнула языком, который полностью охватил его голову, и снова бросила на спину.
Другой львенок выслеживал братьев и сестер, прячась за стебельком травы, прижав уши и злобно скосив глаза. Когда он прыгал ни них, они не обращали внимания на его воинственные маневры, и он скрывал замешательство, отвернувшись и принюхиваясь к стебельку с таким вниманием, как будто это и была его исходная цель.
Еще трое гонялись за бабочками. Бабочки появились только недавно; на белых и пурпурных крыльях они вились над землей, а львята, вставая на задние лапы, пытались сбить их — энергично, но неумело; каждое нападение кончалось тем, что львенок терял равновесие и падал комком с растопыренными лапами.
Шестой львенок гонялся за хвостами охотников на бабочек. Всякий раз как они в пылу охоты задирали короткие хвосты, он со свирепым ворчанием нападал, и им приходилось поворачиваться и защищаться от укусов острых, как игла, детских клыков.
Постоянные драки мешали продвижению семьи к кустам, пока львица не положила этому конец. Повернувшись, она раскатисто кашлянула: это обещало немедленное наказание неслухам. Львята прекратили игру, выстроились цепочкой и пошли за львицей в укрытие в кустах.
— Я хотел бы знать, сколько самок в выводке, — прошептал Марк, улыбаясь, как отец новорожденных.
— Если хочешь, Джамела, я спущусь и загляну им под хвост, — серьезно предложил Пунгуше. — А потом ты будешь лечить мои раны.
Марк усмехнулся и начал спускаться за холм.
Они почти добрались до дерева, где Марк оставил Троянца, когда что-то привлекло его внимание. Он свернул в сторону и подъехал к небольшой груде камней, но потом понял, что пирамида возведена не руками человека: камни были сдвинуты выходящими на поверхность корнями дерева.
Марк разочарованно хмыкнул и отвернулся.
Пунгуше задумчиво наблюдал за ним, но ничего не сказал.
Он сотни раз видел, как, заметив необычный камень или груду камней, Марк совершает этот странный ритуал.
* * *
У Марка вошло в привычку каждый вечер проходить полмили от дома к старому лагерю, где Пунгуше воздвиг несколько хижин, ставших его домом.
Каждая хижина представляла собой правильный конус муравейника; длинные согнутые стволы образовывали раму, а к ним полосками коры привязывали тростник.
Земля перед хижинами была выровнена и утоптана, а перед личной хижиной Пунгуше, в которой он спал, стоял его резной деревянный стул. После четвертого посещения Марка рядом с первым появился второй стул.
И хотя Пунгуше никогда об этом не говорил, было ясно, что стул предназначается для Марка.
Как только Марк сел, одна из жен подала ему чашу для мытья рук. Воду с трудом принесли с реки, и Марк только окунул пальцы, чтобы вода не пропала.
Младшая жена присела перед ним, застенчиво улыбаясь, и обеими руками протянула котелок с замечательным кислым итшвала — зулусским пивом из проса, густым, как каша, и почти не хмельным.
И только когда Марк сделал первый глоток, Пунгуше посмотрел на него и поздоровался.
— Я вижу тебя, Джамела.
Теперь они могли спокойно разговаривать, как давние знакомые.
— Сегодня, когда мы спустились с холма после того, как смотрели на львов, ты свернул с тропы и пнул несколько камней. Именно из-за этого обычая я назвал тебя: ты вечно ищешь и никогда не находишь.
Пунгуше никогда не спрашивал прямо: поинтересоваться, что ищет Марк, было бы непростительным нарушением приличий. Только ребенок или умлунгу, белый человек, может быть таким нетактичным. Пунгуше потребовалось много месяцев, чтобы задать этот вопрос. И облек он его в форму утверждения.