– Спасибо, конечно, на добром слове, – улыбнулся он, – но это совсем не так. Я очень даже много ошибался в жизни. Я любил одну девочку и имел глупость вытатуировать ее портрет у себя на плече. Разве не глупость?
– Не-а! – прищурилась я. – Это называется – романтика.
– А еще я женился не на той женщине. Я думал, что любви не существует, а дружба между людьми может ее заменить. Теперь я понимаю, какая это была ошибка. Сейчас понимаю это как никогда, – тихо произнес он.
Я вздохнула и закрыла глаза. Теплый горный ветер играл моими волосами, шалил, залезал под юбку. Босые ноги чувствовали, какая мягкая тут трава. Поднебесье.
Мне было так хорошо на этой вершине мира. Ничего не должно было быть слишком серьезным здесь. Никто не должен был говорить никаких важных вещей, никаких решений не может быть принято тут, так высоко, так умопомрачительно высоко. Мир становился тонким и прозрачным, и душа почти что могла взлететь и покинуть тело. Проза жизни была такой ужасно тяжелой, тянула вниз.
– Ты не должна пропадать в этой загородной клетке в Москве, это просто глупо и нелепо, – сказал Владимир и тут же поднялся. – Только не такая женщина, как ты.
– Что? – Я повернулась к нему, делая вид, что не понимаю, о чем он сейчас говорит.
Эти недели здесь словно проложили некую невидимую черту между мной и моей реальной жизнью. Сидя на пике Цугшпитце, я и вспоминать не хотела о том, что ждет меня внизу. Моя пустая беззаботная голова была наполнена смутными образами лучшей жизни, видами альпийских лугов, кристальной тишиной этих гор. Я бы хотела закрыть глаза и никогда не уезжать отсюда. Я бы хотела ходить по этим лесам долгими часами, неделями, годами. Я хотела бы перестать быть собой и стать кем-то другим, лучше, начать все заново, увидеть какую-нибудь другую женщину в отражении зеркал.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – сказал Владимир, и сказка кончилась.
Когда кто-то хочет, чтобы ты осталась и не уезжала, – это уже реальность. Та, в которой нельзя просто сидеть и смотреть вдаль. Нужно принимать решения.
– У нас еще есть три дня.
– Вот именно! – выпалил он, и в его голосе я услышала нотки обиды. На что?
– Что – вот именно?
– Всего три дня, но я не вижу, чтобы тебя это огорчало! Я не могу понять, о чем ты думаешь. Ты совершенно спокойна.
– Я же приехала сюда отдыхать, – пожала я плечами.
– Отдыхать? – нахмурился он. – Ты это так называешь? Отдых? То есть ты сейчас отдохнешь и поедешь домой, да? С хорошим иммунитетом, с новыми силами – к нему? К своему мужу. И тебя это устраивает?
– Давай поговорим потом? – взмолилась я.
Этот разговор настолько не подходил к умопомрачительному виду, простиравшемуся перед нами во все стороны бесконечности. Мне бы не хотелось портить этот миг вечности подобным разговором. Я поверить не могла, что Владимир всерьез думает о нас. Все это – наши разговоры по душам, горящий камин, поцелуи при луне, – все это было не больше чем сон. Я не представляла себе жуть, которая могла бы стать нашей реальностью. Вечные каникулы, вечная любовь? Я не верила в это, не тот возраст, знаете ли.
– Почему потом? Не будет никакого «потом». Ты уедешь – вот и все «потом», – зло ответил Владимир и пошел в сторону канатной дороги. Я пожалела, что не могу позволить ему уехать и оставить меня одну. Я бы хотела еще посидеть здесь в одиночестве. Мы могли бы поругаться позже, в номере отеля. Почему любовь всегда и неминуемо приводит к ссорам? Зачем они – чтобы приладиться друг к другу? Сосвистеть протоколы, так сказать? Чтобы привыкнуть друг к другу? Но я не хочу привыкать! Я ничего этого не хочу! И меньше всего я хочу, чтобы то, что было сейчас, – кончилось. Я боюсь, что снова перестану чувствовать. Я хочу, чтобы все оставалось как сейчас – чтобы все было как будто каждый раз заново. Я не хочу никого узнавать, я только хочу, чтобы мое сердце замирало от счастья, а потом билось с новой силой. Хочу быть живой.
Раз сказав это, Владимир теперь не хотел говорить ни о чем другом, только о моем муже. Он хотел знать все: как мы познакомились, что мне в нем понравилось, почему я выбрала именно его, ведь при моей внешности и чудесном характере я могла бы заполучить кого угодно. Почему я вообще даже думаю о том, чтобы вернуться к нему. Ведь он не знает меня, не понимает.
– А ты знаешь?! Ты понимаешь? – возмущалась я.
– Ты талантлива. Твои синички могут быть выставлены в любом зале. Ты красива, ты умна, ты сексуальна.
– У меня самая обычная внешность! – восклицала я, надеясь тем самым перевести тему.
– Не говори ерунды. Ты похожа на Монику Беллуччи. Ты когда-нибудь видела Монику Беллуччи? Ты похожа на человека, который никогда ни о чем не волновался. Как эльф какой-нибудь, который живет тысячу лет.
– Какая чушь.
– Ничего не чушь, – зло бросал Владимир, прикасаясь пальцами к моему лицу. – Когда ты смотришь на меня… вот так, как сейчас, хочется скрутить тебя и никогда больше не отпускать. Ты безмятежна, как плывущие по небу облака. И спокойна, как море в штиле. Такое удивительное лицо. Когда ты улыбаешься, кажется, останавливается время.
– Это так странно. Мне никогда не говорили такого. – Я покачала головой и схватила чашку с кофе, словно это был спасательный круг. У меня есть своя версия. Я безмятежна, потому что никогда и ничем не была увлечена всерьез. Никогда ничего не делала по-настоящему. Я всегда сидела на диване и смотрела в окно. А за окном был красивый пейзаж, всегда один и тот же красивый пейзаж. И только смена сезонов напоминала мне о том, что моя жизнь проходит.
– Ты его любишь?
– Почему мы не можем просто побыть вместе? У нас осталась одна ночь, зачем портить ее? Какая тебе разница, люблю я его или нет? Что это изменит, если я скажу тебе, что не знаю ответа?
Я злилась, всерьез злилась на Владимира. Хотя надо было бы злиться на себя. Кто виноват, что нам с Николаем уже невыносимо скучно друг с другом. Что за долгое время совместного прилаживания друг к другу нам обоим пришлось перетерпеть больше, чем мы были готовы на самом деле. Простить больше, чем можно простить.
– Я знаю, чего хочу, вот и все! – грустно добавил Владимир и посмотрел на меня глазами попавшего в капкан зверя.
Я захотела прикоснуться ладонью к его груди. Он – произведение искусства, он сам должен быть выставлен в каком-нибудь музее.
– И чего ты хочешь? Только не говори, что я должна остаться. У тебя жена. У меня муж и дочь. Это слишком сложно, чтобы быть правдой. Ты не можешь думать об этом всерьез.
– Я могу думать, о чем пожелаю. Потому что я люблю тебя, – огрызнулся он.
Я прищурилась.
– Потому что ты любишь меня? Это слишком громкие слова. Не стоит ими бросаться.
Владимир с минуту смотрел на меня, ничего не говоря, потом вдруг протянул руки и привлек меня к себе, поцеловал в губы.