– Я тебе совершенно безразличен? – спросил он, глядя мне в глаза, близко-близко, и взгляд его был злым и усталым.
Я вздохнула.
– Ты не безразличен мне. Поверь, это не так. – Я заглянула в его бездонные серые глаза, такие красивые, такие взволнованные. Он отпустил меня, запустил ладони в свои шелковые мягкие светлые волосы, покачал головой.
– Я не знаю, что делать.
– Не надо меня удерживать. Я никуда не ухожу. Зачем решать что-то, зачем разрушать все, что есть? Я просто уезжаю в Москву, я буду ждать тебя там. Слышишь меня? – Я обхватила его лицо ладонями и приблизила к своему. Медленно, нежно поцеловала его. Мне было страшно того, что было впереди. Я бы хотела оставить все, как было сейчас. Сейчас все было идеально.
– Хорошо, ладно, – прошептал Владимир и сдался, но это была временная победа. Одно сражение. Не война.
Все это время Николай звонил мне по вечерам. Удобная разница во времени – три часа. Когда в Москве полночь, в Мюнхене всего девять вечера. Николай всегда возвращается поздно и будит меня, требуя ужина, внимания и свободных ушей. Удел неработающей жены такой – ты всегда будешь стоять позади чьих-то чужих интересов. Ты не можешь уставать, ты не имеешь права жаловаться, ты не должна обижаться, что тебя разбудили. У тебя не может болеть голова – ты же не работаешь, ты должна всегда быть рядом и давать все, что потребуется тем, кто тянет все на себе.
– Ну что, твоя голова проходит? Много выпила минералки? Скучаешь или завела себе там кого-нибудь? – спрашивал Николай, глядя на меня с экрана IPad. Неясное, скачущее, временами полностью пропадающее изображение пыталось меня дразнить, шутить надо мной.
– Конечно, завела. Старушка из соседнего номера очень ценит мое общество.
– Старушка? Что, не нашлось кого помоложе? – смеялся он.
Владимир лежал рядом, и порой я еле сдерживалась от соблазна повернуть экран планшета в его сторону, просто чтобы посмотреть, что будет дальше.
– Как там Дашка?
– Дурит наша Дашка, – вздохнул Николай. – Приедешь и будешь с ней разбираться. Я решил все-таки отправить ее учиться в Германию. Нечего ей тут делать. Пусть набирается международного опыта.
– Ты решил? – хмыкнула я и бросила взгляд на Владимира.
Он нахмурился и покачал головой. Да, когда ты – неработающая жена, у тебя нет права голоса. Даже в вопросах, касающихся судьбы твоего ребенка.
– Оля, ты когда выезжаешь обратно? Завтра? Давай, хорош там прохлаждаться. Я уже замотался питаться пиццей. И вообще. Нам надо будет многое обсудить, когда ты вернешься.
– Обсудить? – Еще один взгляд на Владимира, теперь с оттенком паники.
Что нам обсуждать? Еще один уровень безопасности в нашем доме? Стеклянный купол с пуленепробиваемым покрытием? Вход в дом при условии сканирования сетчатки глаза?
– Да.
– Но что именно обсудить? Может, обсудим сейчас? – Я не хотела еще больших перемен. Я вообще не знала, чего хочу.
– Ты смеешься? Когда только ты поумнеешь? Никакие серьезные разговоры не ведутся по телефону, понимаешь? Могут ведь и прослушивать.
– Мы не по телефону. Мы по Skype! – бросила я зло.
– Еще лучше. Все. Мне надо идти. У меня еще есть дела. Ты мне пришли по эсэмэс номер твоего рейса, чтобы я тебя встречал. Правда, я, может быть, не смогу. Может быть, кого-то пришлю за тобой.
– В крайнем случае возьму такси, – хмыкнула я.
– Не обижайся. У меня тут кое-что происходит, так что я сам не знаю, где буду завтра и что буду делать. Кому-то, между прочим, надо и работать, – сказал он, и меня моментально охватило чувство бессилия. И дежавю. Родное болото манило обратно, и я, как заколдованная, шла на зов дудочки папы Нильса.
Владимир сжал мою руку. Я вздрогнула.
– Пока, Коля, – я нажала красную трубочку на экране. Желание говорить пропало.
Я сидела и молча смотрела на площадь под окном. Какая-то женщина так торопилась домой, что споткнулась и упала. Из сумки по брусчатке покатились ярко-оранжевые апельсины. Люди вокруг бросились их подбирать. Женщине было больно, она, наверное, вывихнула лодыжку. Я рассматривала все, что угодно, только бы не смотреть на выразительно молчащего Володю. Он встал с кресла, подошел ко мне, взял за подбородок и повернул к себе.
– Зачем тебе это надо? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.
Я не стала отводить взгляд, и мы стояли и смотрели так, словно пытались уколоть друг друга силой мысли. Потом он склонился ко мне, прижал к себе, сорвал с меня платье – овладел мною с жадностью человека, который знает, что его время на исходе. Я тоже хотела его, это было сильнее меня. Мы не стали ничего больше обсуждать, предоставив нашим телам объясняться за нас. Нас ничего больше не связывало – только это, стремление быть вместе, физическое притяжение, силу которого я недооценивала всю жизнь. Мысль о том, что завтра я с головой окунусь в ту же самую серую рутину, и снова будут одинокие вечера, и снова будут упреки и страхи, – эта мысль заставляла меня леденеть, хотя моему телу было невыносимо жарко и тесно в объятиях Володи.
Утром мы молча пили кофе, сидя друг напротив друга, на разных сторонах стола, так, словно мы вежливые, хорошо воспитанные незнакомцы. Владимир был зол и невыносимо обходителен. Он принес мне завтрак в постель, круассан заботливо разрезан на две половинки, джем и масло открыты, нож лежит рядом.
– Я не знал, хочешь ли ты абрикосовый джем, так что не стал намазывать.
– Спасибо. – Желание есть пропадало от одного взгляда на этого красивого, обиженного мужчину. С подчеркнутой холодностью он уточнил, сыта ли я, не нужно ли мне что-то еще. Подал мне руку, чтобы помочь встать, но тут же отдернул ее и сделал вид, что что-то ищет в телефоне – что-то жутко важное и срочное. Избегал моего взгляда, пока я наконец не выдержала.
– Хорошо. Чего ты хочешь? – спросила я.
Он посмотрел на меня и отстранился.
– Я хочу пойти в номер, взять твои чемоданы и отвезти тебя в аэропорт. Не проси меня делать что-то больше, я ни на что не годен сейчас.
Он встал, с преувеличенной сосредоточенностью принялся копаться в своих вещах. Потом позвонил кому-то и минут десять что-то говорил по-немецки. Повесил трубку и сухо уточнил, готова ли я. Так было даже хуже. Я взяла его за руку и поймала его взгляд.
– Чего ты хочешь, Владимир? Если тебе есть что мне сказать – скажи это сейчас. Как ты видишь наше будущее? Ты готов уйти от жены? Взять на себя ответственность за мой развод? Пережить весь этот ужас – ведь это будет просто ужас, ты даже не сомневайся. Как мы будем жить? Как это отразится на твоих связях, на твоей работе? Что будет с моей дочерью? Как посмотрят на это друзья? Потому что развод всегда сказывается – друзья отворачиваются, делятся на твоих и тех, кто остается с женой. Где мы будем жить? Что мы будем делать? Ты думаешь, мы сможем быть счастливыми после такого начала?