Ход моих мыслей прервался — Клара пошевелилась во сне. Она выглядит такой спокойной. Понимание, что я должна быть сильной и храброй ради нее, — единственное, что мешает страху окончательно овладеть мною. Если случится самое худшее, все скажут, что мне надо было оставить ее в Лондоне, но я не могла бы этого вынести — ведь Люси уехала. А из-за последнего посещения я не смею разлучаться с Кларой.
Если кому-нибудь (кроме Магнуса, который, несомненно, сразу же уничтожит этот дневник)… Если кому-нибудь случится прочитать все это, им может показаться странным, почему я просто не забрала Клару и не сбежала. Я вовсе не пленница — или не была пленницей, пока мы не приехали сюда. Но у меня нет собственных денег, и мне некуда уйти. Мать и сестра настолько отчуждены от меня, что я даже не знаю их адреса (я предполагаю, что мама теперь живет вместе с Софи и ее мужем). И даже если бы я по-прежнему была близка с Адой, они с Джорджем не могли бы принять нас. И Клара, и я — законная собственность Магнуса, и он очень скоро потребовал бы нас вернуть. Даже без моих посещений такой побег был бы воспринят как доказательство моего сумасшествия, ведь мне совершенно не на что жаловаться: Магнус ни разу меня не ударил, никогда не обращался со мною дурно, даже голоса на меня никогда не повышал. Правда, он совершенно равнодушен к Кларе, но я слышала, что многие мужчины реагируют точно так же, когда рушатся их надежды обрести наследника. Магнус во всех отношениях образцовый муж, если не считать того, что самим своим присутствием он повергает меня в ужас.
Я не должна предполагать, что здесь я стану пленницей. Здесь, конечно, нет детской коляски, а Клара так выросла, что я не могу носить ее на руках дольше, чем полчаса — у меня начинает ужасно болеть спина. Но если Магнус в Лондоне не предпринимал никаких мер, чтобы предотвратить мой побег, почему бы он стал беспокоиться, что я вдруг могу вызвать Алфреда и потребовать, чтобы он отвез меня в Олдебург? Единственный, кого я там знаю, это мистер Монтегю, которого Магнус восхищает больше всех людей на свете; даже если бы я могла довериться ему (а я не могу этого сделать), он сказал бы, что мои подозрения беспочвенны, и посоветовал бы мне тотчас же вернуться назад.
И все же есть пределы моей свободы. Библиотека и старая галерея, откуда исчез Корнелиус Раксфорд, заперты «из соображений безопасности» — по словам Болтона, который утверждает, что все ключи у Магнуса. И все комнаты над этим этажом закрыты, лестницы отгорожены толстыми шнурами, и все двери на площадку заперты. Или, во всяком случае, так утверждает Болтон, а я, разумеется, их не проверяла. Он объясняет это тем, что некоторые доски пола прогнили. Все совершенно резонно, если бы только не легкий оттенок оскорбительного пренебрежения в его манере вести себя, словно он служит здесь моим надзирателем. Комнаты, которые займет миссис Брайант, расположены через площадку, прямо напротив библиотеки: просторная спальня с прилегающими к ней столовой и гостиной. Она говорит, что находит руины весьма романтичными, но как эта женщина, путешествующая в сопровождении собственного врача, отнесется к такому запущенному, мрачному месту, я даже представить себе не могу.
Я и не знала ничего о ее существовании, пока как-то утром, несколько недель тому назад, Магнус не сообщил мне, что «мы приглашены к миссис Дайане Брайант, одной из моих пациенток» на чай в ее доме на Гровнор-стрит, через три дня. Кроме моих прогулок в Ридженте-парке с Люси, я почти не выходила из дома с самых первых дней ожидания ребенка, и Магнус принимал все приглашения исключительно на свой счет: «Я уверен, что при столь деликатном состоянии вашего здоровья, моя дорогая, вы предпочтете остаться дома», — таков был его неизменный мотив.
— Могу я спросить — почему вы захотели, чтобы я с ней познакомилась? — выговорила я, стараясь, чтобы у меня не дрожал голос.
— Но, моя дорогая, — ответил он, делая вид, что удивлен моим вопросом, — вам, разумеется, уже пора начать появляться в обществе. Миссис Брайант — она несколько лет тому назад овдовела — женщина, располагающая значительными средствами. У нее слабое сердце. Мое лечение оказалось успешным, тогда как другие врачи успеха не добились, и она стала величайшей защитницей моих методов. Я уверен, вы с ней найдете много общих тем для беседы.
Тон Магнуса был, как всегда, вполне любезным, но появившийся в его глазах блеск лишил меня возможности задавать еще какие-либо вопросы.
Жара в ту неделю стояла удушающая: Люси приходилось обрызгивать подоконники хлористой известью и заделывать окна в детской оберточной бумагой, чтобы ослабить отвратительный запах; такая погода держалась до утра того дня, что мы должны были нанести визит миссис Брайант, когда зной был рассеян невероятным ударом грома и проливным дождем. В других обстоятельствах я наслаждалась бы поездкой по дочиста промытым дождем улицам, но так как Магнус сел в карету вместе со мной, я испытывала только нарастающий страх.
Я представляла себе миссис Брайант пожилой вдовой, но она оказалась интересной женщиной лет сорока пяти, высокого роста и «фигуристой» (как, я думаю, сказали бы мужчины, имея в виду, что она очень туго затягивается). Она была весьма продуманно одета и уложила густые золотисто-каштановые волосы (не все они были ее собственными) в высокую прическу. Лицо у нее было очень бледное, с каким-то даже голубоватым оттенком. А я специально выбрала простое серое платье с высоким воротником, которое не вызвало бы смущения и у квакера, и миссис Брайант смерила меня нарочито жалостливым взглядом. У нее был громкий голос — контральто; тон ее постоянно менялся: когда она говорила с Магнусом, тон был кокетливый, когда обращалась ко мне — снисходительный.
Единственным другим гостем был ее врач, доктор Риз, валлиец, малорослый худенький человек с очень большими, выпуклыми голубыми глазами — почти бирюзового цвета — они придавали ему постоянно испуганный вид. Судя по внешности, ему можно было бы дать лет двадцать пять, но оказалось, что он уже женат и имеет сына и маленькую дочь. Мне представилось, что он несколько стесняется своей роли — роли вроде бы медицинской болонки миссис Брайант, но он был явно покорен Магнусом. Миссис Брайант принялась подробно рассказывать о страданиях, понесенных ею от представителей медицинской профессии; Магнус, как оказалось, уже некоторое время ее месмеризировал, с полного одобрения доктора Риза. Несмотря на преднамеренное пренебрежение со стороны миссис Брайант, я чувствовала себя вовсе не так неловко, как ожидала, пока не заметила, что доктор Риз изучает меня с профессиональным интересом, то и дело бросая взгляд на Магнуса, сидевшего рядом со мной, чуть позади. «Магнус рассказал ему о моих посещениях», — подумала я, а потом: «Нужны два доктора, чтобы подписать свидетельство о невменяемости».
Чашка в моей руке зазвенела о блюдце; миссис Брайант замолкла посреди фразы и спросила меня с недовольным видом, не стало ли мне нехорошо.
— Нет, — ответила я. — Только самую малость… То есть нет, вовсе нет.
— Рада это слышать. Вы счастливая женщина, — сказала она со значением, — вы — жена такого одаренного врача и имеете возможность пользоваться его профессиональными услугами в любое время суток.