– Превосходно.
– Я пошлю к вам человека прикинуть объем работ, – сказал Авила и тотчас вспомнил, что послать некого – ворюга Щелкунчик смылся.
– Я бы предпочел, чтобы вы это сделали сами.
– Хорошо, мистер Рейнольде. Завтра с утра?
– А может, прямо сейчас? У меня машина.
У Авилы не имелось ни единого повода отказаться, но пятнадцать тысяч причин, чтобы согласиться.
Макс Лэм повесил трубку. Он выглядел так, будто узнал о своей неизлечимой болезни – лицо посерело, челюсть отвисла. Все и вправду было очень серьезно в том, что касалось агентства «Родейл и Бернс». Обычно беззаботный Пит Арчибальд казался потерянным, голос звучал похоронно. Новости из Нью-Йорка были скверными.
Национальный институт здравоохранения провел очередную пресс-конференцию о вреде курения. Обычно рекламный мир не обращал внимания на эти шумные, но рутинные и предсказуемые акции борьбы с ужасным злом. И пусть медики делились душераздирающими откровениями, те совсем недолго влияли на продажу сигарет. Однако на сей раз правительство прибегло к изощренной технологии и проверило определенные марки сигарет на содержание смол, никотина и других разнообразных канцерогенов. «Мустанги» заняли первое место, «Мустанг ментоловые» – второе, «Мустанг дамские» – третье. Эпидемиологически это был самый смертоносный продукт за всю историю знакомства человечества с табаком. Цитировалось прискорбное высказывание одного ученого мудрилы: «Курить "Мустанг" – немногим безопаснее, чем сосать выхлопную трубу "шевроле"».
Подробности ошеломляющего события быстро просочились в фирму «Даремские Бензин, Мясо и Табак», выпускавшую сигареты «Мустанг» и другую замечательную продукцию. Фирма рефлекторно ответила страшной угрозой не размещать свою рекламу в газетах и журналах, которые опубликуют правительственные изыскания. Макс понимал, что этот идиотски пафосный демарш сам станет темой публикаций на первых страницах, если верх не возьмут здравые умы. Необходимо как можно скорее вернуться в Нью-Йорк.
Макс сообщил об этом жене.
– Прямо сейчас? – спросила Бонни, будто не понимала всю серьезность кризиса.
– В моем деле это равносильно тому, как если бы горящий «Боинг», набитый сиротками, врезался в гору, – раздраженно объяснил Макс.
– Насчет «Мустанга» – это правда?
– Возможно. Проблема не в том. Нельзя снимать рекламу, на карту поставлены серьезные деньги. Десятки миллионов.
– Макс…
– Что?
– Выкинь эту чертову сигарету.
– Господи, Бонни, слышала бы ты себя!
Они сидели на плетеных стульях в патио Августина. Было часа три или четыре ночи. В доме стереосистема гремела песней Нила Янга. Сквозь застекленные двери Бонни видела в кухне Августина. Он заметил ее взгляд и ответил короткой смущенной улыбкой. Чернокожий полицейский и одноглазый губернатор стояли у плиты и, судя по запаху, жарили бекон и ветчину.
– Вылетим первым самолетом, – сказал Макс и, загасив сигарету, бросил окурок в птичью поилку.
– А как с ним? – Бонни глазами показала на окно в кухню, где Сцинк разбивал над сковородой яйца. – Ты же хотел засадить его в тюрьму, где ему самое место.
– Нет времени, дорогая. Не волнуйся – как только кончится вся заваруха, мы вернемся и позаботимся об этом маньяке.
– Если его сейчас отпустят… – Бонни осеклась и договорила про себя: то уже никогда не найдут. Он, как призрак, растворится в болотах. И будет страшно жалко…
Бонни сама себе подивилась: что со мной, чего я расчувствовалась? Этот человек похитил и мучил моего мужа. Почему же я не хочу, чтобы его наказали?
– Ты прав, – сказала она. – Тебе нужно поскорее отправиться в Нью-Йорк.
Макс нахмурился и прихлопнул комара на руке Бонни:
– Что это значит – ты не едешь?
– Макс, я не в состоянии лететь. У меня живот крутит.
– Выпей «майланты».
– Уже выпила. Наверное, это из-за катера.
– Потом отпустит.
– Ну конечно.
– Я сниму тебе номер в аэропортовской гостинице, – сказал Макс. – Хорошенько выспись и прилетай вечерним рейсом.
– Отлично.
Бедняга Макс, подумала Бонни. Если б он только знал.
Отец Бонни Брукс работал в отделе распространения «Чикаго Трибьюн», а мать – в отделе закупок компании «Сирз». Бруксы имели квартиру в городе и летний домик у приграничных озер в Миннесоте. У Бонни, единственного ребенка, сохранились двойственные воспоминания о семейных отпусках. Отца-домоседа северная природа не пленяла. Плавать он не умел, страдал аллергией на слепней и потому на озера не ходил. Сидел в домике и собирал модели самолетов: его страстью были классические немецкие «фоккеры». Это скучное увлечение переходило в занудство, а хроническая косорукость отца превращала простое склеивание в высокую драму. Бонни с матерью держались подальше, чтобы не нарваться на обвинение – мол, они мешают отцу сосредоточиться.
Пока отец в поте лица трудился над моделями, мать катала Бонни в старой березовой байдарке по лесным озерам. Девочке запомнились те счастливые утра – она бороздила прохладную воду кончиками пальцев, чувствуя, как солнце пригревает шею. Мать гребла с шумом и плеском, но все же им удавалось не спугнуть и увидеть диких зверей: оленей, белок, бобров, а иногда и лосей. Бонни часто спрашивала, зачем родители купили домик, если отец так не расположен к природе. На что мать всегда отвечала: «Либо здесь, либо в Висконсине».
Поступив в Северо-западный университет, Бонни решила заняться журналистикой, чем немало озадачила отца. Вскоре у нее завязался первый серьезный роман с разведенным адъюнкт-профессором, уверявшим, что он получал премии за репортажи с Вьетнамской войны. Отсутствие дипломов на стене кабинета Бонни наивно приписывала скромности педагога. Она решила сделать любимому сюрприз и преподнести на Рождество рамочку с ламинированной копией его сенсационной передовицы о минировании хайфонской гавани. Однако, разыскав в библиотеке микрофильм «Сан-Франциско Кроникл», где вроде бы служил возлюбленный, она не нашла ни одной статьи с его подписью. Проявив врожденный инстинкт бывалого репортера, Бонни связалась с отделом кадров газеты и (применив безобидную хитрость) выяснила, что ближайшей к Юго-Восточной Азии точкой, куда наведывался ее героический соблазнитель, была редакция бюро газеты в Сиэттле.
Бонни Брукс действовала решительно. Первым делом она порвала с ничтожеством, а потом добилась его увольнения из университета. Следующие приятели оказывались более честными и откровенными, а нехватку лживости компенсировали ленью. Мать Бонни уже устала готовить им угощение и отклонять их неискренние предложения помочь в мытье посуды. Она не могла дождаться, когда дочь окончит университет и найдет себе взрослого мужчину.
Однако найти работу по специальности оказалось нелегко. Подобно многим однокашникам, Бонни дошла до того, что сочиняла рекламные текстовки и пресс-релизы. Сначала она работала в Чикагском управлении парков, а потом перешла в компанию детского питания, которую в итоге купила «Креспо Миллз Интернэшнл». Бонни повысили – она стала помощником пресс-секретаря корпорации. К должности прилагалось жалованье, какого не заработать и за десять лет напряженного труда в отделе новостей большинства городских газет. Что касается творческой работы, она была элементарной и не приносила удовлетворения. Вдобавок к питательным хлопьям на завтрак «Креспо Миллз» выпускала взбитые приправы, арахисовое масло, гранолу в плитках, [43] печенье, крекеры, фруктово-ореховые смеси, ароматизированный попкорн, хлебную соломку и три сорта гренков. Очень скоро у Бонни иссякли аппетитные прилагательные. Руководство пресекло ее попытки использовать оригинальные поэтические образы. В один особо унылый период ей приказали употребить слово «вкусный» в четырнадцати пресс-релизах подряд. Когда Макс Лэм попросил выйти за него и переехать в Нью-Йорк, Бонни без колебаний ушла с работы.