– Ладно. Ты вещи привез?
– Да, выгрузил у швейцара.
– Потому что когда целых две недели не во что переодеться…
– Виктория! Да что же это с тобой приключилось? Слушай. Я на машине. Поехали в Девоншир? Ты ведь там еще не была?
– В Девоншире? – не поняла Виктория.
– Это просто такое название, место одно под Багдадом. Там замечательно в это время года. Поехали, а? Столько времени не были вдвоем…
– С Вавилона. Вот только что скажет доктор Ратбоун со своей «Масличной ветвью»?
– Провались доктор Ратбоун. Я от него так и так ухожу, от старого осла. Надоел.
Они сбежали по лестнице к подъезду, где ждал автомобиль Эдварда. И поехали в южном направлении по широкой, обсаженной деревьями дороге. Потом свернули, покатили, переваливаясь и оседая, между пальмами по мосткам над оросительными каналами. И внезапно очутились в роще, во всех направлениях пересеченной канавками с водой. Деревья в роще, главным образом миндаль и абрикосы, как раз зацветали. Это было как в сказке. За рощей протекал Тигр.
Эдвард и Виктория вылезли из автомобиля и пошли гулять среди деревьев в цвету.
– Какая прелесть, – глубоко вдыхая ароматный воздух, сказала Виктория. – Будто английская весна.
Веял нежный теплый ветерок. Они сели на ствол упавшего дерева под розовым цветочным пологом.
– А теперь, дорогая, – попросил Эдвард, – расскажи мне, что с тобой было. Я так исстрадался.
– Правда? – Она блаженно улыбнулась.
И рассказала ему все. Как пошла мыть волосы. Как отбивалась, когда лицо ей залепили тряпкой с хлороформом. Как плохо себя чувствовала, когда очнулась. Как убежала и случайно встретилась с Ричардом Бейкером и как по дороге к месту раскопок назвалась Викторией Понсфут Джонс, а потом умудрилась почти две недели изображать из себя прибывшую из Англии студентку-археолога.
В этом месте Эдвард весело расхохотался.
– Ну, Виктория, ты просто чудо! Чего ты только не насочиняешь.
– Да, я знаю, – повинилась Виктория. – Дядя – профессор Понсфут Джонс. А раньше еще другой дядя – епископ.
И тут она вдруг вспомнила, о чем собралась спросить Эдварда в Басре, когда миссис Клейтон ее прервала и позвала пить коктейли.
– Я еще раньше хотела спросить, – сказала она. – Откуда ты-то знал про епископа?
И почувствовала, как он сдавил ей пальцы. Он поспешно, чересчур поспешно, ответил:
– Ты же мне сама сказала, не помнишь?
Виктория взглянула на него. Удивительно, думалось ей впоследствии, как одна случайная пустяковая обмолвка смогла произвести такое сокрушительное действие.
Эдвард оказался застигнут врасплох, он был совершенно не подготовлен к ответу, растерялся – и с лица его упала маска.
Виктория смотрела на него, и внезапно у нее в мыслях все перевернулось, как в калейдоскопе, и сложилось в симметричную картину. Она поняла правду. Может быть, на самом деле это произошло и не внезапно, а исподволь, вопрос, откуда Эдвард знает про дядю епископа, в подсознании все время беспокоил ее, подталкивая к неизбежному выводу… Про епископа Ллангоуского она Эдварду ничего не говорила, единственно от кого еще он мог о нем узнать, это от мистера и миссис Гамильтон Клиппс. Но когда мадам пересаживалась в Багдаде на поезд, он находился в Басре, и видеться они не могли, значит, он узнал еще в Англии. Выходит, он и о ее предстоящем прибытии в обществе миссис Гамильтон Клиппс тоже знал. И вообще, то чудесное совпадение никаким совпадением не было. Оно было задумано и спланировано заранее.
Теперь, глядя на его лицо без маски, Виктория поняла, что подразумевал Кармайкл, когда произнес имя Люцифер. Она знала, что он увидел в консульстве за дверью, распахнутой из коридора в солнечный сад. Он увидел вот это прекрасное лицо, на которое она смотрит сейчас, – ведь оно и в самом деле было прекрасно. «Как пал ты с неба, Люцифер, сын зари!»
Не доктор Ратбоун, а Эдвард! Играет незаметную роль, какой-то секретаришка, а на самом деле именно он всем заправляет и распоряжается, используя Ратбоуна как вывеску, – и Ратбоун предостерегал ее, советовал уносить ноги, пока не поздно…
Виктория вгляделась в это прекрасное злое лицо, и глупенькая детская влюбленность в ее сердце растаяла без следа. Никакая это и не любовь, то чувство, что она испытывала к Эдварду. Точно так же она до Эдварда была влюблена в Хамфри Богарта, [126] а потом в герцога Эдинбургского. [127] А Эдвард вообще не питал к ней никакого чувства. Он нарочно, с расчетом, пустил в ход свое ослепительное мужское обаяние и подцепил ее, дурочку, прямо на улице, а она и попалась на крючок.
Удивительно, как много мыслей может пронестись в мозгу за одно краткое мгновенье. Это как озарение, голову ломать не приходится. Просто осеняет, и начинаешь вдруг все ясно понимать, сразу и все. Может быть, потому, что на самом деле подспудно понимаешь уже давно.
Но инстинкт самосохранения молниеносно, как всегда у Виктории, подсказал ей, что надо держать на лице выражение идиотического восторга. Потому что ей угрожает смертельная опасность. И спасение – только в одном, у нее есть только один козырь. Виктория тут же пустила его в ход.
– Да ты же все знал! – всплеснула она руками. – Даже что я лечу сюда. Ты же, наверно, это и устроил. Ах, Эдвард, ты такой замечательный!
Ее лицо, послушное зеркало любой игры чувств, сейчас выражало одну эмоцию – безбрежное обожание. И на его лице она прочитала ответ: слегка презрительную усмешку облегчения. Она почти читала его мысли: «Дура! Эта проглотит что угодно. Я могу из нее веревки вить».
– Но как тебе удалось? – восхищенно спросила Виктория. – У тебя, наверно, огромные возможности. Ты, я думаю, совсем не тот, каким притворяешься. Ты… как ты тогда говорил… царь Вавилонский!
Он весь залучился самодовольством. Под личиной простого симпатичного юноши Виктория разглядела власть, красоту и беспощадность силы. «Я же только жалкая христианская раба», – подумала она. Но вслух пролепетала, – и какого усилия ей это унижение стоило! – однако нужен был последний художественный штрих:
– Но все-таки ты ведь меня любишь?
Его презрение уже не поддавалось утайке. Вот дура! Все женщины – безмозглые дуры! Любая готова поверить, что ты от нее без ума, а остальное их не интересует. Ни величие, ни строительство нового мира – подавай им любовь! Одно слово – рабы. Ими и пользуются как рабами для достижения своих целей.