Вспотел. Устал. Беззлобно ругнулся про себя, когда соседи стали стучать чем-то по трубам, и пошел в кухню выключить свистящий чайник. От пара запотели стекла, Феликс подошел к окну и написал «Феликс, Фея, Феофания». В столбик. Потом вытер все, кроме трех первых «Ф». Потом прямую линию в буквах искривил интегралами, удлинил полукружья – крылышками... Из спальни раздался грохот. Он стоял и смотрел на стекло, пока обнаженная Фея не потрогала его за плечо. Тогда Феликс медленно повернулся и угодил взглядом в ее испуганные глаза.
– Лекс!.. – прошептала Фея. – У нас этот... как его называют? Полтергейст! Посмотри, как раскидало кровати! Я свалилась... Это ты написал на стекле? Кто третий?..
И неожиданно бросилась ему на шею. Феликс едва устоял.
– Ты тоже об этом думаешь, да? – шептала она ему в ухо. – Если правильно рассчитать сроки, можно угадать, чтобы был мальчик!
Феликс отстранил голову женщины, поймал ее взгляд. Отвел с лица желтую прядку и нарочито медленно сказал:
– Мы будем теперь спать в разных кроватях. Это для того, чтобы быть порознь ночью. Во сне мы слишком уязвимы. Чтобы твой сон не причинил мне вреда. Чтобы я со сна не отреагировал жестоко.
– А... – начала опешившая Фея, но Лекс закрыл ей рот ладонью.
– А трахаться будем, где захочешь – на твоей кровати или на моей. Или на полу, или в ванной, на крыше самой дорогой гостиницы мира, в лифте, на балконе... – подумал и покачал головой: – Нет, на балконе не будем. Ты поняла? Спать – порознь.
– А-а-а?..
– А-а-а детей у меня не будет. – Лекс ласково погладил Фею по голове. – Попробуй свыкнуться с этим фактом.
* * *
Северина к четырнадцати годам особо не вытянулась – при измерении в районной поликлинике оказалась ростом метр пятьдесят три. Но округлилась в разных местах на радость инспектору опекунского совета Лаврентию. Новый 1996 год в Полутьме праздновали без сестер Кикимор. Умерли сестрички осенью, а за месяц до смерти перестали Северину к себе пускать и не давали ей к ним притронуться.
– Отпусти нас, пойдем к Герушке уже, пора, – сказала одна из сестер, закрыв перед Севериной дверь на засов.
Тетка Армия назвала такое поведение Кикимор рациональным, поскольку похоронить мертвого зимой в Полутьме было большой проблемой – до кладбища восемь километров, а дороги уже с конца ноября становятся непроходимыми. Рассказала Северине, как в Залесье старики, угоревшие в январе прошлого года, пролежали в сарае в гробах до конца марта, все потому, что последний трактор в лесничестве сломался, а два военных вездехода заняты были заготовкой дров. Да и не прошли бы они по болотам заречным.
Северина подумала-подумала, да и «отпустила» свою Мурку. Позвала Бугаева в конце декабря, сказала, что Мурка умрет через два-три дня.
– Я ее больше нигде не глажу, – спокойно объяснила девочка. – Она устала жить и меня не узнает. Не ест второй день. Чего ее мучить... Вы мастер по этому делу.
Бугаев с интересом взглянул в лицо Северине и потрепал ее по плечу:
– Молодец! Взрослеешь!
Но корову осмотрел с сожалением.
– Стара уж очень, – заметил он, вздыхая. – Разве что на консервы ее сдать в комбинат... А как отвезти, опять же?.. Чего ты столько тянула? Почему осенью не порешила? Осень сухая какая была, дороги до конца октября стояли.
Слово «порешила» покоробило Северину. Она прошлась по коровнику, разглядывая лежащую Мурку. Глаза коровы уже были бессмысленны, она смотрела мутно и в никуда, старчески покачивая головой.
– Этой осенью городские перестреляли всех лосей. Осталась одна матка с детенышем, да выживший старый подранок. За Выселками лес рубят. А там три берлоги медвежьих заложены. Сгонят медведей, те пойдут в нашу сторону.
– Ты про что? – заволновался Бугаев.
– Зима будет холодная. Помогите Мурку разделать. Может, кто из деревенских себе возьмет чего от нее. Что останется, я в лес оттащу. Медведям и волкам. На подкорм.
– Сбрендила совсем в нашей глухомани? – возмутился Бугаев. – Волков с медведями кормить?!
– Так надо, – устало отмахнулась Северина. – Скоро ни одного зверя не останется. Неправильно это – лес без зверей.
– А я говорю, что дурь в тебе играет! – повысил голос бывший председатель колхоза. – Оттащит она!..
– Пошел на ...! – крикнула Северина. – Забыл, как в свое председательство план заготовок по волчьим шкурам выполнял? Как волков прикармливал и калечил в капканах? Ведь прикармливал?
– Не ори, – отступил Бугаев. – Мала еще на меня ругаться. Разоралась!.. Корову твою завтра прирежу, как полагается и разделаю. Раз уж обязан – денег за Машку почти и не взяла. Да, и это... Зайди Машку посмотреть. Что-то пучит ее последнее время.
– Не корми дрянью всякой, не будет пучить. А то ты, что кабанчику наливаешь, то и ей.
– Так зайдешь?
– Зайду.
Бугаев вышел из сарая, осмотрелся, покачал головой.
– Подумать только – выросла, сиписявка! Глядишь, скоро командовать станет...
* * *
Новогоднее застолье проходило у тетки Армии. Северина как села за стол, так и влипла глазами в тарелку с котлетами.
– Отличные котлеты получились, – кивнула Армия. – Два раза мясо перекрутила, сала добавила, лучка побольше, и все дела.
Северина отвернулась.
За столом сидел новый житель Полутьмы – Данилка. Солодуха называла его «мой Даунька». Ровесника Северины родственники привезли летом в гости к прабабушке, да и забыли забрать его осенью. А Солодуха и рада – Даунька ходит за ней как собака, во всем слушается и по дому много чего делает. Одна беда – ест много, толстоват.
– На котлеты смотрит, – сказала Солодуха. – Мясо любит. Ешь, Даунька, наша-то девчонка, похоже, ни одной не возьмет. А мне организм уже не прощает мяса. И суставы чего-то совсем отказывают...
– Болезни – это не конец жизни, – поучительно заметила Елка. – А всего лишь дополнительное условие ее продолжения.
– Что-то умное опять сказала, – Любава толкнула локтем Армию. – Почти не ходит, ничего не ест, а цитаты так и прут из нее.
Бугаев открыл водку и в ряд выстроил рюмочки. Лаврентий пожирал глазами Северину. Немец выложил на стол кусок копченой медвежатины, Северина от такого зрелища закрыла глаза.
– За новый тыща девятьсот девяносто шестой! – Лаврентий Павлович встал и опрокинул рюмку в рот.
Северина внимательно, совсем по-женски наблюдала, как дернулся его кадык, как Лаврентий вытер рот рукой, не закусывая и не занюхивая, сел и подмигнул ей.
Она вышла из-за стола и собралась уходить. Армия подошла к ней уже у дверей. Протянула Северине сверток.
– Пирожки с грибами, теплые еще. Хочешь, я этого козла напою так, что он ни про какую инспекцию три дня не вспомнит. Я у Солодухи как раз ее самогонку на такой случай конфисковала.