Они неуверенно потоптались друг напротив друга, потом Феликс помог батюшке поставить тяжелую коробку на телегу.
– Я теперь просто Пантелей. Сын человеческий. – Евсюков внимательно посмотрел в глаза Лекса. – А ты кто?
– Физик... – неуверенно усмехнулся Лекс. – Еще – муж, еще... – Он задумался и замолчал.
– Куда путь держишь, муж?.. – улыбнулся Пантелей.
– Да вот, собрался в Полутьму, но туда зимой не попасть, – Феликс развел руки. – А ты куда на телеге едешь, сын человеческий?
– В свой приход. Я теперь живу при церкви и проповедую, да-да, представь себе! И причащаю, и исповедую, все, как полагается. Милости прошу в гости. Михалыч нас отвезет, а на станцию обратно повезет двух богомолок часа через два, с ними и вернешься. И тебе удачно получится: электричка ближайшая тогда и будет. А если откажешься, не обижусь. Только буфетчица со станции насмерть тебя здесь заговорит, вот как есть – насмерть!
– Батюшка, дайте гостю мой старый тулуп ноги прикрыть. Студено, – сказал Михалыч.
* * *
Ехали лесом как из сказки – все деревья в инее, могучие, неподвижные. И – тишина, только скрип полозьев слышен. Феликс, привалившись к коробкам, начал через полчаса спокойной лошадиной ходьбы подмерзать. Только ногам под тулупом было тепло.
Когда приехали, он помог перенести коробки и прилип к печке в небольшой сильно заставленной комнате.
– Хочу библиотеку при церкви открыть, – сказал Евсюков. – Книжки заказываю по истории религии и по искусству. А вот эти, глянь, девчушка одна из Полутьмы мне принесла. Говорит, ей больше не понадобятся, зачитала уже. Подгоревшие...
– Ого! – удивился Лекс. – «Атлас человеческой анатомии и хирургии». Боерджери!.. Надеюсь, не прошлого века? Переиздание?
– Там в конце есть – переиздан в тридцатые годы. Вот так! – воскликнул Евсюков. – А ты собрался спросить, кому здесь в библиотеку ходить, да? – Он подумал и сказал с грустной улыбкой: – Да и то верно – некому. Пусть останется на лучшие времена. А ты по какому делу в Полутьму собрался?
– Не то, чтобы по делу... – задумался Феликс. – После смерти отца я нашел в его бумагах свидетельство на дом в Полутьме. Отец купил старую избу и довольно много денег вложил в ее ремонт. Я хотел этот дом посмотреть, и вообще...
– Там живет странный человек, его местные Немцем зовут. Так этот Немец каждый год вызывает меня на очищение. Обхожу с молитвами и кадилом его подворье и дом. Здоровый мужик, опрятный, начитанный. А верит в пришествие антихриста.
– А где ты моешься? – решил сменить тему Лекс, разглядывая сохранившиеся иллюстрации человеческих внутренностей.
– А где сплю, там и моюсь. Зимой от мыслей грешных могу и снегом обтереться по голому телу.
– Ты странно говорить стал, – улыбнулся Феликс.
– Что, неестественно получается?
– Да по мне здесь все неестественно. Мое естество погрязло в удобствах цивилизации.
Они грустно посмеялись.
– Пошли, церковь покажу, – сказал Евсюков.
– А чего так гордо?
– Горжусь, грешен. Больше половины отстроили заново. На голом энтузиазме.
Прошли длинным полутемным коридором. В церкви Лекс как мог скрывал свое равнодушие. Евсюков помрачнел. На скамейке у входа сидели две старушки и девочка. Они встали при появлении батюшки и поклонились. Евсюков кивнул и перекрестил их на расстоянии.
– Не обижайся, – сказал Феликс. – Не люблю украшательства там, где человек должен бога в себе искать. Эти восковые цветы, позолота... Я лучше с улицы здание осмотрю. Восемнадцатый?
– Эта часть – девятнадцатый. Налево – новострой, а справа сохранилась стена с кладкой пятнадцатого века.
Они пошли к выходу. Феликс вышел во двор первым и замер, обнаружив в двух шагах от дверей церкви высокую мощную женщину с короткоствольным автоматом на выступающем животе. В ватнике, толстых штанах и с ярким платком на голове, она прохаживалась и курила трубку. Неподалеку торчали из снега две пары широких лыж, одна – поменьше размером. Евсюков не смог скрыть улыбки, заметив выражение лица Феликса.
– Здесь все настоящее, – сказал он. – У нас дети ходят в школу за шесть километров и в церковь за восемь. Потому что хотят. А ты как? Докторскую защитил?
– Не пошло, – Феликс с трудом отвел взгляд от женщины с автоматом. – В Швейцарии строят новый ускоритель элементарных частиц на встречных пучках. Адронный коллайдер. Самый мощный будет. Так что, сын человеческий, может и осуществится наша студенческая мечта – обнаружить божественный элемент в устройстве Вселенной.
– В Швейцарии? А собирались, вроде, в Америке, – удивил его Евсюков своей осведомленностью. – Знаешь, почему американцы отказались?
– Не в курсе, – Феликс присмотрелся к нему повнимательней.
– Они верят предсказаниям астрологов и Нострадамуса. Было предсказано, что к 2009 году именно Америка может погубить планету своими научными экспериментами и войнами. Американцы реально опасаются черной дыры. Кстати, именно в Америке родится Антихрист. В год ближайшего солнечного затмения. – Евсюков окинул быстрым пронизывающим взглядом Феликса, вздохнул и уточнил: – Через три года это будет. Ты в курсе?..
– Я?.. – удивился Феликс. – Не интересуюсь астрологией и предсказаниями конца света. А тебе, похоже, есть о чем поговорить с немцем из Полутьмы. Думаешь, этот коллайдер был предсказан? Ты же физик! Мысли реально.
Женщина с автоматом громко сплюнула и стала выколачивать трубку, стуча ею об валенок. Евсюков пожал плечами.
– Не знаю. На какой максимум они будут разгонять пучки?
– Мы. Мы будем. Там из экспериментаторов половина – русские, – Лекс уклонился от ответа.
– Не божеское это дело, – покачал головой Евсюков. – Не боитесь, что ваша модель микровзрыва приведет к возникновению микроскопической черной дыры? А ведь для дыры размеры не важны. Хотя... Я рад, что далек от всего этого. Живу одним днем. Рад, что просыпаюсь утром. Рад, что вечером устаю до отключки.
Феликс отвернулся от женщины с трубой и внимательно посмотрел на Евсюкова.
– Если здесь так хорошо, скажи, ты себя нашел?
– Нашел, – кивнул Евсюков. – Я делаю только то, что хочу.
– Смело сказано. Как это сочетается с религиозными запретами?
– Знаешь, Мамонт, мое время счастья пришло – я хочу только того, что Богу угодно. И... прости меня за ту драку в юности. Я тогда совсем потерянный был. Я ведь в тебя влюбленный был, за что люто ненавидел. Вот такие пироги.
– А как же эта... Как ее? Из-за которой мы подрались? – опешил Лекс.
– Имя моей жены вспомнить хочешь? Это важно?
– Нет. Ты прав – ни к чему, – Лекс тоскливо осмотрелся.
Помогла женщина с автоматом. Она подошла и по-родственному попросила: