Павел выдохнул:
— Шесть танков и бронетранспортёр.
На самом деле у него было на два танка больше — это когда он самовольно в самоходку забрался, ещё будучи во взводе пропаганды. Только комбат распорядился их на Куракина записать.
— Молодец, хорошо воюешь! Тебя бы надо к нам, в танкисты. Что самоходка — всегда во втором эшелоне, опять же — башни нет. Пока развернёшься, самого три раза подобьют.
Павел бы и рад к танкистам перейти, да побаивается: раскроется его обман, что вовсе не Сазонов он, а Стародуб. Да и комбат упрётся: зачем ему опытного и результативного командира самоходки не за понюшку табаку отдавать в чужие руки?
— Нет, парни, я уж к батарее привык, к экипажу.
— Зря ты, подумай хорошенько. Небось, и наград полно?
Павел расстегнул ватник, показал медаль.
— Негусто, не балуют самоходчиков, — разочарованно протянул старшина-танкист. — У меня вон, погляди, — старшина расстегнул ватник. На комбинезоне поблескивали ордена Красного Знамени и Красной Звезды и две медали — «За боевые заслуги» и «За отвагу».
Они постояли, поговорили за жизнь, вспомнили разные случаи и разошлись друзьями.
С Катей Павлу пришлось встретиться ещё раз при обстоятельствах трагических.
Их батарея двигалась на новое место дислокации, и машина Павла шла замыкающей в колонне. Чтобы не глотать пыль, поднятую гусеницами десятком боевых машин, они немного приотстали.
Самоходку раскачивало на грунтовой дороге.
Сзади их догонял лёгкий танк. Он был маневренней самоходки, и догнав, стал обгонять.
Павел, на марше высунувшийся из люка по плечи для лучшей обзорности, подумал: «Наверное, Перегудова лихачит».
При обгоне танк выехал левой гусеницей на обочину. Внезапно громыхнул взрыв, под гусеницей сверкнуло пламя, поднялся чёрный дым. По броне самоходки застучали осколки и комья земли.
«На мину противотанковую напоролись или на неразорвавшийся снаряд», — подумал Павел.
— Стой! — приказал он.
Но Игорь уже и сам остановился рядом с танком.
Взрыв был силён: у танка сорвало гусеницу, оторвало ходовые катки. Боковая броня была вспорота, и из пробоины тянулся дымок.
Павел и экипаж выбрались из самоходки, подбежали к подорванному танку и с трудом открыли люк. Если кто-то из экипажа остался жив, ранен — надо было срочно его вытаскивать, потому что танк мог вспыхнуть в любую минуту.
В башню нырнул Василий — он был самым худым и жилистым, а в лёгком танке тесно даже для трёх членов экипажа.
Василий подавал наверх тела танкистов, а Павел и Анатолий вытаскивали их на броню. Только помогать было уже некому — все были мертвы. Комбинезоны были разодраны осколками и залиты кровью.
Тела переложили на моторный отсек самоходки и догнали батарею. Павел доложил комбату о случившемся.
— Какая мина, Сазонов? Там батарея прошла.
— Они нас обгоняли и выехали на обочину.
— Понял. Вези тела в танковый полк.
Когда Павел доставил тела убитых в полк, для многих танкистов это было шоком. К тому, что танкисты гибли в бою, уже как-то привыкли — война. А тут — девушки, и никакого боя не было. Лежала себе в земле смертоносная железяка, ждала коварно своего часа. И забрала три молодые жизни.
Хоронили погибших уже вечером, всем полком.
А через неделю ранило самого Павла. Глупо получилось, не в бою. Они только атаку немецкой пехоты при поддержке танков всей батареей отбили. И, слава богу, танки оказались средние — T-III и T-IV. Они так и остались догорать на поле боя чадящими кострами. Куда им было лезть на 85-миллиметровые пушки самоходок?
Ни одной вражеской машины Пашке подбить не удалось — другие опередили. Зато пехоты немецкой покосил не один десяток, стреляя осколочно-фугасными снарядами по немецким цепям.
Не выдержали немцы отпора, хоть и оголтело лезли. И то сказать — не 41-й год. У нашей пехоты вдосталь автоматов появилось, пулемётов, и патронов к ним хватало.
Бой стих, и самоходки отошли назад. Почти сразу же комбат передал по рации, что полевая кухня подъехала, обед привезли.
Заряжающий Василий, собрав котелки у экипажа, сбегал на кухню и доставил к самоходке харчи. Все уселись на снарядные ящики — пообедать.
Обед сегодня неплохой получился: рыбный суп, пюре картофельное с тушёнкой, вместо опостылевшей всем каши, да жиденький кисель — уж и вовсе редкость. В большинстве своём чай давали, отдающий прелым сеном.
После обеда экипаж закурил, скрутив «козьи ножки» из обрывков газеты. Павел же решил отойти к ручейку — котелок с ложкой ополоснуть. Но едва он успел зайти за самоходку, как услышал свист мины.
Он успел упасть на землю и прикрыть голову руками — вроде это помогает.
Мина взорвалась в полутора десятке шагов от него, по ноге ударило осколком, и она сразу занемела. Пашка хотел встать, однако нога не слушалась.
Парни из экипажа уже бежали к своему командиру. Из них никого не задело — самоходка от осколков прикрыла. А у Павла уже брючина комбинезона кровью набухла.
Его перевязали индивидуальным перевязочным пакетом прямо поверх комбинезона, подняли на руки и заторопились в полевой медпункт.
Врач разрезал штанину с бинтом и коротко бросил:
— В госпиталь надо, оперировать. Осколок глубоко вошёл, ранение слепое.
Вот обидно! Бой прошёл без потерь в батарее, а единственной шальной миной ранило.
Павел просился, чтобы его оставили на медпункте, не хотел полк покидать, но врач был непреклонен.
— А если гангрена начнётся? У тебя ранение в бедро, ногу по самые… отрежут.
Пашка испугался: не хотелось ногу терять, инвалидом становиться. Видел он уже безногих, раскатывающих на самодельных деревянных колясках, у которых вместо колёс подшипники стояли. Когда едет, за квартал слышно.
Пашку отвезли в госпиталь грузовиком. Там его осмотрели, прооперировали под местной анестезией — всё равно было больно. Он только зубами скрипел, но молчал. А после в палату отвезли на каталке, хотя Пашка порывался встать и дойти сам.
Он лёг на белые простыни, на каких не лежал уже с год, укрылся одеялом и провалился в сон.
А дальше — перевязки каждый день и трёп с ранбольными, как называл их персонал. И обязательно каждый день в двенадцать часов все ходячие собирались у репродуктора — послушать сводки Совинформбюро. Интересно было узнать о положении на фронтах. Их Первый Белорусский фронт упоминался в сводках почти ежедневно. И как не упоминать, когда с октября 1944 года фронтом командовал сам Георгий Константинович Жуков, прославленный полководец.