Потому что еще минуту назад некая часть его существа внимала словам Беаты с сочувствием.
И он ощущал это в себе, и это тревожило его чрезвычайно.
— В каждом из нас есть лунная половина, — ответила ведьма. — Однажды она вдруг освещает твою жизнь не менее ярко, нежели солнце. И тогда ты делаешь выбор: шагнуть в неведомые воды или же — остаться на берегу.
— Нет, Беата. Я плохо плаваю и всегда помню об этом, — покачал головой дознаватель.
— И слава всем святым, — кивнула ведьма. — Мы с тобой не можем и представить, какие глубины порой могут скрывать темные волны. Поэтому лучше вовсе не задаваться целью их узнать. Даже если ты — хороший дознаватель.
Вадим взглянул на ладони. Прежние красные и липкие пятна побурели, выцвели и теперь были почти неразличимы. Даже кровь останавливается и умирает, когда ей больше некуда течь.
И потому все куда-то ушло, и вернулась только боль. Привычная и оттого — успокаивающая душу.
— Жив? — тревожно спросил чей-то голос, испуганный и взволнованный. — Чертов оборотень здорово поцарапал его. Уж не заразил ли?
— Наверняка нет, — второй был более хладнокровен. — У людей ведь так: если ты сильный и богобоязненный человек, то отторгнешь любое колдовство. Даже дьявольского отродья.
— Вы просто слепцы и глупцы… — ответил им третий голос, старушечий, суровый и скорбный. — Велика ли беда — в колдовстве? Он-то ведь отринул нечто большее — любовь.
— Что за любовь такую? — одновременно изумились двое.
— А вот и то, — сварливо отрезала третья. — И рисковал при этом. Потому как отталкивать любовь — это как раз и может быть самым опасным делом. Тем более если тут перемешаны и луна, и солнце.
В эту минуту Вадим тоже захотел непременно ответить. Непременно ответить всем троим, сколь бы разными они ни были.
Сказать, что это все-таки неправда и все совсем не так.
Потому что к любви нельзя принудить.
Или получить ее в подарок.
Потому что нечаянный подарок далеко не всегда желанен сердцу и созвучен душе.
Но открыть глаза, чтобы увидеть глаза говоривших и поспорить с ними, у него уже не оставалось никаких сил.
лестница-2
— Вы держались молодцом, хозяин, — с уважением сказал Пьер, и Арчи согласно кивнул.
— Не знаю, — покачал головой Вадим. У него отчаянно ломило в висках и постоянно сохли губы. — Вроде все обошлось, а в душе пустота какая-то. Точно выжгли все огнем или морозом выстудило.
— Это оборотень хотел забрать вас, — предположил Арчи, — а для этого ему было нужно, чтобы вы утратили себя, хозяин. Новое всегда лучше рисовать на чистом листе. Если, конечно, верить старой ведьме…
— Признаться, мне становится не по себе, как только я принимаюсь вспоминать эту часовню, — сокрушенно сказал Вадим. — И я бы хотел поскорее избавиться от этих воспоминаний. По-моему, сейчас лучший способ сделать это — отправляться дальше. Не будем мешкать…
И, не дожидаясь своих слуг, он погладил перила и зашагал по ступенькам наверх.
Пьер с Арчибальдом переглянулись и… остались на месте.
Вадим тем временем уже достиг лестничного пролета. Он обернулся и помахал слугам, призывая их последовать за ним. Пьер и Арчи с интересом следили за ним, но не двигались с места.
«Вечно они что-нибудь выдумают…» — в сердцах подумал Вадим. И в тот же миг ступеньки треснули, проломились под ним и полетели в тартарары. Глубочайшая, прямо-таки бездонная пропасть в одночасье разверзлась под ним, точно из-под ног молодого человека с силой выдернули земную твердь. Вадим не успел даже взмахнуть руками.
Стремительное падение, шелест пера и тихий свист крыльев — все, что запомнилось ему в эти последние мгновения. А потом настала сухая, морозная тишина.
Птичка Божия не знает ни заботы, ни труда…
А. С. Пушкин
Ветер и ледяной снег разом ударили в грудь, толкнув изо всех сил жестким колючим крылом. Резкая боль, отчаянное стремление удержаться в небе и тревожный, предательский свист перьев — то, чего с ним не случалось никогда еще с самого детства, поскольку было вытравлено месяцами изнурительных тренировок и специальным кормом. И наконец, тщетная попытка уцепиться когтями за обледенелые ветви.
Недавнее потепление обернулось суровым ночным морозцем, и каждая ветка, каждый кривой сук были пленены в прозрачную твердую оболочку льда. А лед — это всегда предвестие беды и неудачи, во всяком случае, в пернатой жизни. Тирда [4] бросило порывом колючего леденящего ветра прямо на ветви ближней сосны, которую он опрометчиво пытался обогнуть уже на исходе последних сил. Он безнадежно протянул вперед лапы, но только скользнул бесчувственными крючками морщинистых когтей по скользким сучьям и, не сумев уцепиться, тяжело прянул вниз.
К счастью, вожак Фирст в свое время прочно вдолбил Тирду в голову своим твердым горбатым клювом непреложную истину: если падаешь от болезни или усталости в зимнем лесу, постарайся угодить в сугроб и моли птичью удачу, чтобы он оказался поглубже. Если есть уверенность, что сугроб глубокий, лучше не расправлять крылья — меньше риск переломать плечевые кости или большие маховые перья. Снег примет тебя в свои рыхлые объятия, смягчит удар, остудит разгоряченное тело и закипающую в полете кровь. А заодно и укроет от врага. Ибо что может заставить опуститься наземь в полете сильного и опытного голубя Почтовой фельдъегерской Службы двора Ее Величества, как не жестокий и коварный враг, от которого нет спасения в небе?
Но если враг не перестает искать тебя и на земле, высматривая зорким, пронзительным глазом, примечая все возможные убежища? Или уже караулит на дереве, на крепкой ветке, где можно ждать вечно? И даже если тебе повезло и ты увернулся от посланного вдогонку злобного ловчего сокола и спрятался от него в снегу — сколько просидишь ты в сугробе? Не шелохнувшись, чувствуя, как стынет кровь в жилах, замерзает тело и тебя быстро и неумолимо убивает холод?
Тирд не знал, кто положил в его кормушку мокрое и порченое зерно, чем отдавала вода в поилке и почему его отправили с письмом, не дав на отдых времени, определенного жесткими правилами устава Службы. Не знал он, и откуда свалился на него с посеребренных стужей небес хищный и коварный фальк — сокол, специально натренированный для ловли почтовых голубей. Прежде Тирд уже летал тут несколько раз и соблюдал все меры предосторожности, редко поднимаясь над верхушками огромных кряжистых сосен. Ветви этих лесных великанов в здешних лесах росли чуть ли не до самой земли, иной раз образуя вокруг стволов широкие раскидистые шатры хвойных лап. И надо же было случиться, чтобы этот фальк вывалился из-за туч как раз в тот миг, когда у Тирда стало темнеть в глазах и начали слабнуть и отказывать верные и всего час назад сильные крылья!