Корвусы встретили бегство врага громким насмешливым карканьем. Голубка ответила ласковым воркованием, точно успокаивая своих слуг. Они же действительно служат ей, поразился Тирд, видя, как послушно смолкли оба ворона и устремили на свою госпожу взгляды, полные почтительного внимания. И это было последним, что увидел Тирд: тонкая прозрачная пленка затянула его глаза, крылья распластались на снегу, и силы оставили бесстрашного почтового голубя.
Не покинуло его только кольцо на лапке, к которому была приторочена легкая, как березовый листок, берестяная торбочка для письма. И даже лишившись сил и чувств, голубь продолжал ощущать на ноге привычное присутствие почти невесомого груза срочной королевской почты.
Пробуждение было подобно началу нового и очень уютного сна. Вокруг Тирда было темно и странно. Однако здесь не было снега, ветра, и, может быть, оттого его окутывало блаженное, почти весомое тепло. И еще — целое море мягкого серого пуха, которым было выстлано большое и глубокое дупло в стволе неведомого Тирду дерева. Пух голубь не столько разглядел, сколько почувствовал телом, и, что удивительно, он ощутил даже цвет — сумеречно-пепельный, теплый и окутывающий сердце покоем и безмятежностью. С Тирдом и прежде такое случалось, когда в полете сквозь непроглядную ночь у него сами собой обострялись все чувства. И тогда он счастливо миновал неожиданные ветви, натянутые сети и даже просто — шальных птиц, ненароком зазевавшихся в небе.
Но здесь все было по-другому. К тому же дупло было так велико, что он во тьме плохо ощущал его границы. Тирд встряхнулся, представил себя эдаким толстым и упитанным бодрячком, взъерошил перья и принялся потихоньку выбираться наружу. Где-то ведь должен быть выход. Или вход?
Вход в дупло, однако, не встретил его ожидаемым окном яркого неба или слепящей белизной снега. Это уютное убежище располагалось достаточно высоко над землей. Так что густые кусты бересклета возле ствола могучего дерева казались низкорослым малинником, хилым и пригнувшимся под властным ветром, хозяином буреломов. Вход же в дупло был искусно замаскирован липкими ветвями сосны, так что с земли вряд ли можно было его разглядеть, не зная о дупле наверняка. Это Тирд, не имевший, впрочем, особого опыта лазания по чужим дуплам, да и по дуплам вообще, оценил сразу и одобрил выбор неизвестных благодетелей.
Одного голубь никак не мог понять: как же он очутился здесь, так высоко над землей, когда крылья уже давно отказались ему повиноваться?
Где-то рядом послышался тихий шорох. Тирд опасливо повернул голову и тут же замер от ужаса. По левое крыло от дупла, на крепком обледенелом суку сидел здоровенный корвус. Это был один из давешних воронов, — казавшийся теперь, на фоне белого морозного неба, еще больше и свирепее. Ворон увлеченно чистил клюв о ветку.
При появлении Тирда корвус прервал свое занятие, скосил на него влажный черный глаз и выразительно каркнул. Тирд вздрогнул: это могло быть как приветствие, так и предостережение. Он на всякий случай склонил голову, как делают все птицы, повстречавшись с чужаком, бой с которым им нежелателен. Однако ворон в ответ попросту отвернулся, так что было непонятно, что означал на самом деле сей невежливый жест. И Тирд счел разумным спрятаться обратно в дупле. Теперь следовало кое-что обдумать, если только у него еще было время.
Прежде всего, решил Тирд, вряд ли эти страшные корвусы собираются его убивать. Иначе чего ради было тащить его сюда, на верхотуру, в то время как растерзать беспомощного голубя можно было и в снегу. Тем более что корвусы сумели прогнать даже могучего хабифалька. Правда, была еще голубка…
Но мысли о ней Тирд пока отбросил в сторону, смутно предполагая, что в ней-то как раз и заключено зерно загадки его чудесного спасения. Тирд всегда предпочитал сначала аккуратно снимать шелуху, слой за слоем, а уж потом докапываться до сердцевины и заключенного в ней семечка.
Дупло было жилое, и навряд ли здесь обитали корвусы. Тирд был голубь по натуре небрезгливый, поскольку судьба почтовой птицы бросала его не раз в самые разные переделки, зачастую и пахнущие весьма противно. Он прекрасно знал, что ворон — птица далеко не из самых опрятных. А потому за нею частенько следует шлейф запаха гнильцы, а то и чего похлеще. В дупле же приятно пахло сосновой корой, шишками и… отсутствием всех прочих запахов. В том числе и птичьих. Разве что к сосновым ароматам самую малость, почти неуловимо примешивался оттенок птичьего молозива. Но запах его птицы, как правило, напрочь забывают, после того, как оперяются и перестают быть несмышлеными птенцами. Так и у людей происходит с памятью о грудном молоке, вкус которого со временем неизменно выветривается даже из подсознания.
Вдобавок этот корвус, сидящий возле дупла, очень походил на часового, выставленного здесь с одной целью — стеречь Тирда. Но зачем? Чтобы он не удрал? Тогда это дупло — ловушка и темница, и нужно поскорее набираться сил, чтобы попытаться как-то совершить побег. Но мягкий пух и прочий уют дупла настойчиво говорили о другом — клетки для пленников такими не бывают. Следовательно, этот корвус не столько стережет, сколько действительно охраняет Тирда. От чего? Или — от кого? От фалька и хабита? Куницы? Или кого-то еще, гораздо опаснее?
Тут действительно голова могла пойти кругом, что у голубей, кстати, дело совершенно обычное в прямом смысле слова. И Тирд вновь ощутил на своей лапке письмо. Срочное послание, которое он должен доставить не позднее утра послезавтра.
Покуда Тирд размышлял о превратностях своей злополучной судьбы, к сосне подлетел второй ворон. Это был тот, с седыми полосками на крыльях. Корвус сел подле дупла и перебросился несколькими кр-р-раткими вороньими словами с товарищем. После чего проскакал по ветке к дуплу и осторожно заглянул внутрь. Тирд сжался в комок и затравленно смотрел на длинный вороний клюв.
Ворон с минуту размышлял, затем ясно и отчетливо проговорил на всеобщем птичьем:
— Ну-ка, ты, свистун, вылезай наружу!
Тирд озадаченно заерзал, но делать было нечего — не сидеть же тут сиднем всю жизнь? Сколь бы коротка она ему ни была еще отмерена?
Злосчастный голубь кое-как выбрался из дупла и вцепился лапками в крепкую ветвь, чувствуя, как под коготками вышелушиваются кусочки красно-рыжей пахучей коры.
— Куда ты держал путь, покуда не брякнулся в снег, как глупая куропатка? — хмуро спросил второй, которого Тирд сразу окрестил про себя «седым».
— Я нес послание, — кротко ответил Тирд. В присутствии черных лесных воронов голубю лучше держать язык в клюве и далеко его не высовывать. — Я — почтовый курьер на королевской службе.
— Это я вижу, — сухо каркнул седой. — Откуда же взялся фальк? Он что, прежде следил за тобой?
Тирд сделал отрицательное движение, описать которое человеку очень трудно — в птичьих жестах и поворотах головы много разных оттенков, невидимых человеческому глазу, но весьма важных и понятных любому пернатому.
— Это очень странно, — задумчиво пробормотал ворон. — Что, скажешь, Затейник?