Карамурза почтительно склонил голову в круглой тюбетейке, не смея и далее высказывать свое мнение.

Тимофей спал, когда пришли ханские нукеры, растолкали его и велели спешно ехать к великому князю с ответным посланием хана Ахмата. Выйдя из юрты, где он провел без малого сутки, Тимофей увидел около входа своего коня, оседланного и взнузданного. Ему вручили ханский свиток с печатью.

Засунув ханское письмо в кожаную сумку, Тимофей ловко вскочил на коня и сопровождаемый пятью конными нукерами помчался рысью туда, где был устроен проезд в сцепленных одна за другой крытых кочевнических повозках, ограждающих становище хана Ахмата со всех сторон.

* * *

Томительное ожидание изводило хана Ахмата гнетущей неизвестностью. Дни проходили за днями, а от московского князя не было ни посла, ни гонца с письмом. Так прошла неделя. Хану Ахмату стало понятно, что надменный тон, с каким он обратился к московскому князю в своем последнем послании, это его явный просчет. Властелин Московии уверен в своей военной мощи и на унизительное челобитье в татарский стан, конечно же, не поедет.

Смирив свою гордыню, хан Ахмат велел визирю Карамурзе написать другое письмо московскому князю. Тон этого послания был дружелюбно-покровительственный. Хан Ахмат ничего не требовал и ни на чем не настаивал. Он обращался к Ивану Васильевичу, как равный к равному. Даже размер дани хан Ахмат разрешил установить самому московскому князю.

Татарский гонец отвез ханское письмо на левый берег Угры, вручив его воеводе Даниле Холмскому, который уже со своим гонцом отправил послание хана Ахмата в Красное село.

И снова хан Ахмат несколько дней мучился безвестностью, с русской стороны не прибыл ни один гонец. Это молчание московского князя красноречиво говорило хану Ахмату о том, что в русском стане его нисколько не боятся и не собираются выпрашивать мир у ордынцев, более того, властелин Московии своим дерзким долгим молчанием как бы предлагает хану Ахмату: мол, одолей меня, коль сможешь!

Хан Ахмат понимал, что поднять свое войско на новый прорыв через Угру он уже не сможет. Среди татарских военачальников царило уныние, храбрейшие из них пали в сече, а все прочие эмиры и беки были настроены на отступление, нежели на битву. Лишь ногайские вожди по-прежнему настаивали на продолжении попыток прорыва на русский берег. Однако их никто не слушал, поскольку ногайцев было немного по сравнению с прочей разношерстной массой ордынского войска.

После двухнедельного ожидания хан Ахмат решился написать московскому князю третье письмо. Это уже более походило на жест отчаяния и на последнюю попытку завершить эту войну достойным образом. Хан Ахмат в третьем своем послании к великому князю не заводил речь про дань и какое-либо отступное, он желал одного – мира. Хан Ахмат был готов договариваться о мире с любым из братьев Ивана Васильевича, либо с его сыном Иваном Молодым, либо с кем-то из московских воевод. На худой конец, хан Ахмат соглашался и на то, чтобы к нему в становище приехал кто угодно из окружения московского князя, лишь бы этот посланец имел полномочия заключить мир с Ордой.

Визирь Карамурза, писавший это письмо под диктовку хана Ахмата, не стерпел и возмутился на этот раз тем, как грозный повелитель Большой Орды унижает свое достоинство, выпрашивая мир у князя Ивана, коего он еще совсем недавно хотел поставить на колени.

– Мне думается, о светлейший, нет никакой необходимости отправлять это унизительное послание к московскому князю, – сказал визирь. – Очевидно, что князь Иван оставит без ответа и это твое письмо, повелитель. Мирный договор с Большой Ордой князю Ивану просто не нужен при том военном превосходстве, какое он имеет над нашим войском. Князь Иван желает на будущее, чтобы у него были развязаны руки.

Однако хан Ахмат не прислушался к мнению визиря и отправил свое третье письмо на левый берег Угры. В нем еще теплилась слабая надежда, что если не сам князь Иван, то кто-нибудь из его думных бояр настоит на том, чтобы Русь и Орда заключили равноправный мирный договор. Но и третье послание хана Ахмата осталось без ответа.

Глава девятая
Примирение

О том, насколько силен был натиск ордынцев на русские позиции во время их последней попытки силой прорваться на левый берег Угры, Тимофей смог осознать, только когда своими глазами увидел настоящие завалы из мертвых тел возле защитных частоколов и там, где стояли русские пушки. Тимофей видел, как много полегло русских ратников в лесу, близ самого широкого брода через Угру и на тропе, ведущей к русскому стану. Раненых к тому времени уже отвезли в лагерь, а убитых только начали собирать и подсчитывать, складывая окровавленные тела на земле длинными рядами.

Среди ратников и обозных мужиков, которые перетаскивали павших русичей на широкую лесную поляну, Тимофей вдруг узнал костолома Космыню, с которым ему доводилось встречаться несколько раз в тюремном застенке, куда он приходил вместе с Якушкой Шачебальцевым.

Тимофей окликнул Космыню по имени и подошел к нему, ведя коня в поводу.

Космыня с каким-то бородатым плечистым мужиком грузили мертвецов на телегу, запряженную гнедой кобылой. Увидев Тимофея, Космыня прервал свое занятие.

– Здрав будь, боярич! – произнес Космыня, отвечая на приветствие Тимофея. – Откуда и куда путь держишь?

– Везу из татарского становища ханское письмо к великому князю, – ответил Тимофей. – Но ты-то почто здесь?

– Боярин Ртищев вступил в войско, ну и я вместе с ним, – промолвил Космыня, утирая пот с лица. – Да что я, все тюремные служки и надзиратели взялись за оружие, придя сюда на берег Угры оборонять Русь от татарской напасти.

– Кто же узников стережет? – поинтересовался Тимофей.

– Все узники тоже в войско зачислены, таков был приказ государя, – ответил Космыня.

Оказавшись на лесной прогалине, где шел подсчет павших в сражении русичей, Тимофей увидел стоящих кучкой военачальников и среди них рыжебородого сотника Рутына. Военачальники стояли над телом какого-то погибшего русского воина, который, судя по скорбному виду воевод, был весьма заметной фигурой в русской рати.

Тимофей расслышал горестную реплику одного из воевод.

– Как сказать об этом великому князю, други? – проговорил военачальник.

У Тимофея сердце замерло в груди, а по спине прокатился леденящий холод. «Неужто в сече пал Иван Молодой?» – промелькнуло у него в голове.

Тимофей подбежал к группе военачальников и протолкался в середину их тесного круга. Перед ним на мерзлой притоптанной траве лежал бездыханный Якушка Шачебальцев. Пластинчатый панцирь на убитом носил на себе множество следов от ударов вражеских стрел и копий. Стальные пластины панциря сберегли Якушку от смертельных ран, смерть его настигла после удара саблей по шее. Этот сабельный удар рассек шею Якушки почти наполовину, перерубив важные шейные артерии. Лицо, плечи и грудь мертвого Якушки были покрыты густым слоем засохшей крови.

Упав на колени, Тимофей со стоном склонился над безжизненным телом Якушки Шачебальцева. Горячие слезы потекли из его глаз.