«Убить бы султана, тогда вся эта орда останется без головы!» – подумал Василий.
Пехота крестоносцев ударила на сельджуков, окруживших рыцарей графа Тюбингенского. Пешцы перекололи копьями немало сарацин и их лошадей, прежде чем враг отступил.
Однако чувствовалось, что это лишь небольшая передышка перед новым сражением.
Фридрих приказал немедля рыть могилы для убитых воинов-христиан, чтобы затем без задержек двигаться дальше. Забрать тела павших с собой не было возможности из-за отсутствия повозок.
Мертвецов опустили в неглубокие ямы: рыцарей – каждого отдельно, простых воинов укладывали одного на другого, так что выходило по пять-семь тел на каждую могилу. Над могильными холмиками установили кресты из поломанных копий.
Аббат Бернар сотворил над прахом крестоносцев короткую молитву на латыни и поспешил вскарабкаться на своего мула, чтобы поскорее отправиться в путь.
Войско двигалось в том же порядке. Впереди и в хвосте колонны шли рыцарские отряды. В середине, стараясь не растягиваться, шагала усталая пешая рать.
На дороге и в поле по сторонам от нее попадались тела крестоносцев, разбежавшихся от битвы и порубленных сарацинами. Этих убитых христиан никто не хоронил.
Уцелевшие из беглецов возвращались обратно к дороге и присоединялись к идущему воинству. Их встречали бранью и насмешками, но прочь не прогоняли.
За день сельджуки еще дважды нападали на крестоносцев, стремясь рассеять и истребить их во время бегства. Рыцари всякий раз защищались монолитными колоннами, а пешие крестоносцы оказывали поддержку своей коннице, прикрывая ее тыл.
Вечером крестоносцы наткнулись на купеческий караван.
Позабыв обо всем на свете, рыцари и пехотинцы ринулись к повозкам и вьючным животным, одним своим видом распугав купцов, их слуг и стражников.
Воины-христиане вспарывали кинжалами грубые холщовые мешки, из которых на землю высыпались финики, арахис и сушеный инжир. Крестоносцы разрывали на части и делили между собой тончайшие восточные ткани, швыряли в грязь ценную фаянсовую посуду, топтали ногами рулоны белой и желтой бумаги. Кому-то достался сосуд виноградного вина, кому-то – клетка с живыми попугаями, кому-то – стеганый цветастый халат, а кому-то – кожаные сапоги с загнутыми носками.
Это был арабский караван, идущий из Багдада в Константинополь. Об этом поведал один из купцов, не успевший скрыться.
– Мы проливаем кровь в битвах с сарацинами, а наши союзники-греки между тем ведут торговлю с нашими врагами даже в год объявления священной войны с мусульманами, – с негодованием произнес герцог Фридрих и ударом меча обезглавил несчастного купца, стоящего перед ним.
Когда безголовое тело торговца рухнуло на землю, двое швабских рыцарей подскочили к нему и стали стаскивать золотые перстни с пальцев убитого араба.
Увидевший это Василий мрачно сплюнул себе под ноги и отошел прочь.
На ночлег крестоносцы расположились на развилке дорог среди повозок разграбленного купеческого каравана. До глубокой темноты в стане христиан раздавались песни подвыпивших немцев, иногда кое-где вспыхивала пьяная драка.
В эту ночь Фридрих назначил в караул помимо своих телохранителей еще и русских ратников, заметив, что никто из них не притронулся к вину.
С рассветом войско крестоносцев продолжило свой путь к Никее.
Фридрих велел взять с собой мулов и все захваченные повозки, посадив в них раненых и наиболее уставших воинов.
В первой половине дня, преодолев довольно крутой подъем, крестоносцы увидели внизу в долине становище крестьян. Беднота тоже заметила на гребне холма крестоносное воинство, это вызвало суету и беспокойство среди крестьян.
Наиболее смелые из мужиков подбегали к дороге и спрашивали у проходящих мимо рыцарей и пешцев, далеко ли сарацины.
Рыцари надменно отмалчивались.
Из пешцев одни отвечали бранью, другие успокаивали крестьян, мол, не тревожьтесь, сарацины далеко отсюда. Кто-то из воинов спросил у бедняков про короля Конрада, видели ли они его отряд?
Крестьяне в ответ махали руками в сторону Никеи и отвечали наперебой, что королевский отряд еще вчера проследовал туда мимо них.
Вскоре лагерь бедноты остался позади.
Доминика не скрывала своей бурной радости по поводу того, как удачно прошел их побег из стана крестоносцев. Анфиска поначалу дулась на гречанку, обижаясь за Василия.
«Вернется Василий из сечи с победой, а женушки его и след простыл, – сердито думала Чернавка. – То-то покручинится Вася, то-то попечалится! И перед друзьями ему срам! Чем такая жена, уж лучше никакой!»
Последняя мысль стала для Чернавки неким оправданием своих действий и утешением для души, ведь в ее сердце давно и прочно засела любовь к Василию. Анфиска полагала, что этот далекий поход как-то сблизит ее с Василием, как-то по-новому откроет ее сыну Буслая. Неожиданная женитьба Василия на Доминике была для Анфиски как нож в сердце.
Доминика тщательно подготовилась к бегству. Она сложила в сумку провизию с расчетом на три дня, сунула туда же флягу с вином. Гречанка надела толстые, вязанные из шерсти чулки и платье с разрезами на бедрах, чтобы можно было ехать верхом, сидя в седле по-мужски. Золотые монеты Доминика зашила в пояс, который надела на себя. Себе и служанке Доминика подобрала плащи неброского серого цвета.
Беглянки сделали большой крюк по лесистым холмам, выбрались на знакомую дорогу и поскакали на запад.
Красно-желтый диск солнца, опускаясь к линии горизонта, слепил им глаза. Ласковый ветерок касался их разгоряченных щек, игриво трепал непослушные завитки волос, словно приветствуя их смелое начинание.
Для первой ночевки Анфиска выбрала брошенное мусульманское селение недалеко от дороги.
Доминика была весела и разговорчива. Она почти ничего не ела, зато часто прикладывалась к фляге с вином. Было уже поздно, когда гречанка наконец угомонилась и заснула в обнимку со служанкой.
Анфиске же не спалось, ее тревожили посторонние звуки: то ветер зашумит в тополиной листве или хлопнет незапертой дверью пустого дома, то прокричит невдалеке ночная птица. Анфиска несколько раз выходила во дворик, чтобы проверить, не убежали ли их мулы через пролом в глинобитной изгороди. Мулы были на месте и лениво жевали солому в углу двора под навесом.
После полуночи пошел дождь и выяснилось, что жилище, в котором устроились на ночлег беглянки, протекает, как решето.
Анфиска отыскала домик получше и, разбудив своих спутниц, убедила их перебраться на новое место. Однако в этой хижине хоть и не текло с потолка, опять вовсю гуляли сквозняки. Раздраженная ворчанием Доминики, Анфиска заставила гречанку вместе со служанкой уйти под навес к мулам и зарыться с головой в солому. Самой Чернавке удалось лишь ненадолго прикорнуть под тем же навесом, сидя у стены.