И сейчас передо мной был такой же огонь… ее дыхание, ее прикосновения обжигали, и жар этот все нестерпимее становился… мышцы вдруг скрутило в тугой жгут, словно я задраенный наглухо люк пытался распахнуть, пытался — и не мог, не мог, не мог…
Потом… потом я вдруг оказался на спине, а она — сверху, уперлась мне ладошками в грудь и замерла, словно присевшая на ладонь бабочка. Медленно запрокинула голову, словно прислушиваясь к чему-то, затем так же медленно опустила ее, поймала мой взгляд — и начала двигаться. Медленно. Очень медленно.
И вот тут-то я закусил губу, чтобы не взвыть!
Она все тянула и тянула это наслаждение… наслаждение на грани боли, нескончаемое падение, и я падал — в ней, а она — в меня.
Потом… я не помню, что было потом!
Очнуться меня заставил удар об шкаф, который у стены стоял. Приподнял голову, глянул — нет, дыры не видно, значит пуля на излете. Шальная, наверное — их сейчас по воздуху носится, что мошкары.
Прислушался — стрельба вроде усилилась, калибры ухать начали… или это у меня кровь так в висках стучит?
Хрен разберешь!
Упал макушкой обратно на подушку, лежу, звезды на потолке изучаю… они там «колесо» построили, прямо как штурмовики над целью.
— Ты как?
Она еще спрашивает!
— Я, — черт, язык еле между зубами ворочается, — п-просто з-замечательно. Только вот относительно месторасположения не уверен — то ли на земле еще грешной, то ли в раю, в очереди за арфой.
— Есть, — лукаво улыбнулась она, — хороший способ проверить.
— Это какой же?
— Согрешить…
— Ах ты…
И все закрутилось вновь, но на этот раз мы уже знали друг друга чуть лучше и торопились чуть меньше… и потому все получилось глубже, острее, чем в первый раз…
Один момент только был… когда я по дурости своей обычной едва все не испортил.
— Стась, а т-ты-ы что, все-таки м-маркиза-а-а?
Не знаю, как это у нее получилось, но глаза удивленные я увидел.
— Просто, — забормотал, оправдываясь, — думал, только француженки…
— А так?
Ответить я не мог — занят был.
Мы вновь сплелись, слились, там, где было двое, стало один… одно… и ничто, никакая сила в мире не смогла бы сейчас разъединить нас… ну, разве что меныновцы на штурм особняка бы пошли!
Мой бог, думаю, клянусь тебе, что, как только отыщу храм твой недобомбленный, пусть и православный, ну тебе-то на все эти людские заморочки плевать, ты все равно для всех един, поставлю самую большую свечу, которая только в этом храме найдется. За то, что позволил мне познать это, не забрал в царство твое до срока, как тысячи, десятки, сотни тысяч таких же, как я, Эрихов, Фрицев, Михелей… Иванов, Сэмов, Пьеров. Всех, кто потерял жизнь свою, так и не познав то, единственное, ради чего жить стоит!
Было оно — потрясающе! В жизни еще никогда ничего и близко подобного не испытывал.
Только война — неподходящая все же обстановка для такого расслабления. А я — поплыл, размяк… за что и поплатился почти сразу же.
Стекол в окнах, само собой, не было. Я прикинул — сам в темном, на фоне темной же комнаты, хрен меня кто с улицы углядит! Натянул майку, ее больше по привычке, рубашку, в брюки влез и шагнул к проему — насладиться, так сказать, открывающимся видом, воздуха свежего глотнуть.
А полминуты спустя меня за правое плечо несильно дернуло.
Звук на удивление слабый был. Не нормальный винтовочный «бух», а приглушенное такое «паф-ф». Если бы вспышку в угловом окне на той стороне улицы не засек, может, и сообразил бы не сразу.
Подхватил со стула «бергманн», вскинул и влепил в это оконце очередь, щедро, на полрожка, щепки от подоконника так и брызнули. И только когда спуск отпустил, чувствую — больно!
Тут дверь в спальню распахнулась, и в нее, что в твой кошмарный сон, ввалился Михеев, уже с какой-то пузатой бутылкой в лапе.
— Шо стряслось, командир?
— Да так, ничего особенного. Снайпер меня подстрелил.
Стаська, что на кровати в покрывало куталась, странный какой-то звук издала. Михеев на нее оглянулся коротко — и снова на меня. Похоже, не удивился он нисколечки — а что, дело житейское. Вот ранение у командира — это другое, из-за него последствия могут проистечь самые разнообразные.
Над соседним кварталом как раз осветительную подвесили. Я глаза скосил — ну да, на плече, ближе к шее, аккуратная дырочка и вокруг нее рубашка влажно отблескивает.
Странно… на такой дистанции — меньше сотни метров, — меня винтовочная пуля три раза должна была насквозь прошить. Или, если б дум-дум попался, все плечо к свиньям собачьим разворотить!
— Михалыч, — я повернулся к нему спиной, — глянь, выходное имеется?
— Не, — мехвод, похоже, не меньше меня удивился.
Что за хрень, думаю, не из пистолета же по мне пальнули? Да и то… отверстие от пули совсем уж какое-то маленькое, даже на обычные русские «три линии» не тянет.
Попробовал руку поднять, прочувствовать хоть примерно, где эта зараза во мне засела — и тут меня так замечательно скрутило… только и сумел, что через стиснутые зубы: — scheisse! — выдохнуть.
Доплелся кое-как до кровати, сел…
— Михалыч, — не разжимая зубов, прошипел я, — давай этого… змея…
— Не надо!
Алексей едва успел к дверям развернуться — замер и на Стаську с удивлением уставился.
— Не надо этого коновала звать. Сама все сделаю. — Я даже улыбнуться сумел.
— Ты что, все это время диплом докторский за подкладкой таскала?
— Не твое дело!
Сказала — как люк захлопнула. Я так и остался сидеть опешивший, а она спокойно к Михееву развернулась и командовать начала.
— Мне потребуются: бинты, горячая вода, свеча…
— …скальпель, спирт, спирт, огурец! — закончил я. — Стаська, не дури!
Как она на меня посмотрела!
Секунды три я этот взгляд выдерживал, не больше. Сдался.
— Стась… ты серьезно?
— Да.
— Ясно. Значит так. Михеич, ты без подмоги этот шкаф, — кивнул на хоромину у стены, — сдвинуть сможешь?
— Попробую…
— Пробовать не надо, лучше Севшина позови. Задвинете его к окну… подоконник в комнату не выступает, так что станет заподлицо. Потом… как у нас с водой?
— Хреново. Совсем.
— Тогда… чего у тебя там в бутылке?
— Ром… прости, командир, сразу не сообразил… на, глотни.
Взялся здоровой рукой, присосался к горлышку, сделал глоток… и глаза у меня, как у рака, на стебельках чуть наружу не полезли. Ну ни хрена ж себе до чего штука забористая!