Харальд вошел в спортзал и сел сзади, рядом с Йозефом Дак-витцем. Йозеф был невысокого роста, щупленький, и его фамилия звучала похоже на английское слово duck, что значит «утка». Поэтому ему дали прозвище Анатикула — на латыни так называется утенок, — которое потом сократили до Тик. Мальчики росли в разной среде — Тик был из богатой еврейской семьи, — однако стали близкими друзьями. К Харальду тут же подсел Мадс Кирке. Мадс был из семьи военных. Его двоюродный брат Пол служил вместе с Арне в летной школе.
Вошли Хейс с гостем, и мальчики встали их поприветствовать. Хейс, высокий худой мужчина с мягкими манерами, всегда держался так, будто извинялся за то, что он — директор. Его не боялись, а, скорее, любили. Когда ученики сели, Хейс представил депутата парламента Свенда Аггера, который пришел поговорить с ними о немецкой оккупации.
Дания капитулировала в двадцать четыре часа.
— Последующие события показали, сколь мудрым было это решение, — говорил депутат. — Наш король по-прежнему на троне.
Мадс Кирке презрительно хмыкнул. Харальд разделял его чувства.
— Немецкое присутствие не нанесло урона стране, — сказал в заключение депутат. — Дания доказала, что частичная потеря независимости не обязательно ведет к лишениям и невзгодам. Вы, молодые люди, можете извлечь из этого урок: в повиновении бывает больше достоинства, чем в необдуманном сопротивлении.
Он сел. Хейс вежливо похлопал, и ученики последовали его примеру.
— Ну что, мальчики, — сказал он, — есть у вас вопросы к нашему гостю?
Мадс тут же вскочил:
— Господин Аггер, в Норвегию немецкие войска вошли в тот же день, что и в Данию, но норвежцы сопротивлялись два месяца. Не следует ли из этого, что мы — трусы?
— Это примитивная точка зрения, — бросил Аггер. — Норвегия — страна гор и фьордов. Дания — страна равнинная, с развитой сетью дорог, поэтому обороняться от огромной моторизованной армии было невозможно. Бои привели бы к ненужному кровопролитию, а конечный результат был бы тем же.
— Вот только мы бы ходили с гордо поднятыми головами, — сказал Мадс.
Мальчики зааплодировали.
— Ну-ну, Кирке, — пожурил Хейс. — Я понимаю, вы все переживаете, но постарайтесь держаться в рамках. Кто-нибудь хочет спросить господина Аггера о его работе в ригсдаге?
Встал Тик:
— А вы не чувствуете себя марионеткой?
— В нашей стране по-прежнему парламентское правление. У нас есть и полиция, и вооруженные силы.
— Но стоит ригсдагу сделать то, чего не одобрят немцы, его немедленно разгонят, а полицию и армию разоружат, — возразил Тик. — Вы принимаете участие в политическом фарсе.
— Даквитц, прошу, соблюдайте приличия, — сказал Хейс.
— Ничего страшного, — сказал Аггер. — Я за живое обсуждение проблем. Если Даквитц считает, что наш парламент бесполезен, рекомендую ему сравнить нашу ситуацию с той, которая сложилась во Франции. Благодаря тому, что мы сотрудничаем с немцами, простым датчанам живется гораздо лучше.
Терпение Харальда лопнуло. Он встал:
— А что, если нацисты придут за Даквитцем? Вы и тогда будете пропагандировать дружелюбие и сотрудничество?
— Почему это они должны прийти за Даквитцем?
— Потому же, почему они пришли за моим дядей в Гамбурге. Потому что он еврей.
— Немцы демонстрируют полную терпимость к датским евреям, — уже с раздражением сказал Свенд Аггер.
— Пока что — да, — не унимался Харальд. — А если они передумают? Если схватят Тика, мы что, будем стоять в сторонке? Или, может, в ожидании такого поворота событий нам нужно организовать движение Сопротивления?
— Мой вам совет: сотрудничайте с оккупационными властями, и у вас не возникнет проблем.
— А если это не поможет?
Хейс собрался было укорить Харальда, но сдержался и сказал примирительно:
— Вы подняли важную тему. Мы с интересом ее обсудили. А теперь давайте поблагодарим нашего гостя.
Однако Харальд не унимался.
— Пусть сначала ответит на вопрос! — крикнул он. — Начнем мы движение Сопротивления или позволим нацистам делать все, что им заблагорассудится?
Зал притих.
— Полагаю, вам будет лучше нас оставить, — сказал Хейс. Харальд, кипя от негодования, поднялся с места и вышел, хлопнув дверью. Мальчики смотрели ему вслед.
Будильник Петера Флемминга зазвенел в половине шестого утра. Он выключил его и зажег свет. Инге лежала с открытыми глазами и смотрела в потолок. Он встал, пошел на кухню, поставил на плиту кастрюлю с овсянкой, намазал маслом кусок черного хлеба, заварил суррогатный кофе.
Проснулся он в отличном настроении — вчера наконец дело сдвинулось с мертвой точки.
Он служил следователем в отделе безопасности, который приглядывал за профсоюзами, коммунистами, иностранцами и прочими возможными нарушителями спокойствия. Его начальник, старший инспектор Фредерик Юэль, был человеком умным, но ленивым. У него была любимая латинская поговорка: «Quieta non movere» — «Не трогать того, что покоится», или, проще говоря: «Не будите спящую собаку». Со стороны оккупационных войск Юэля контролировал генерал Вальтер Браун. Брауну не нравилась позиция Юэля, но на конфликт он не шел.
Пока что единственным признаком того, что в стране существует движение Сопротивления, были подпольные газеты, например «Реальность». Юэль считал их безобидными, более того, скорее полезными, выполняющими функцию предохранительного клапана и не собирался преследовать издателей. Это злило Петера.
Вчера вечером он узнал о нелегальной переправке «Реальности» в Швецию. Теперь можно было надеяться, что известие о распространении газеты за пределами Дании заставит Юэля принять меры. Приятель Петера, сотрудник шведской полиции, позвонил ему и сказал, что, по его мнению, газеты доставляются самолетом «Люфтганзы», летающим из Берлина в Стокгольм с посадкой в Копенгагене.
Каша сварилась, и он отнес поднос в спальню. Усадил Инге в кровати и начал кормить ее с ложечки.
Год назад Петер с Инге ехали на машине к морю, и в них на спортивном автомобиле врезался какой-то юнец. Петер сломал обе ноги, но довольно быстро поправился. А вот Инге получила тяжелое сотрясение мозга и теперь уже никогда не будет прежней.
Когда Инге позавтракала, Петер отвел ее в туалет, потом вымыл и помог одеться. Сегодня он выбрал для нее желтое платье в цветочек. Когда он ее причесывал, они оба взглянули в зеркало. Она была хорошенькой блондинкой, и до аварии у нее была обворожительная улыбка. Теперь же выражение ее лица всегда оставалось тупо-равнодушным.
Отец уговаривал Петера отдать Инге в частную лечебницу. Однако Петер считал, что обязан заботиться о жене сам. Уклонившись от выполнения долга, он перестал бы себя уважать.