«Надо купить сетку от комаров, – подумал он. – Почему это до сих пор не сделано? По дороге сюда я видел во многих окнах такие сетки. Мы не собираемся перенимать образ жизни японцев, наоборот, они перенимают наш, но почему бы не поучиться у них удобным мелочам?»
Под утро он все же задремал и видел во сне Ее. Любимая и запретная женщина улыбалась и звала за собой. Куда? Какая разница! И как всегда в таких снах – ноги приросли к полу, не сдвинуть. Подлый сюжет, но действующие лица хороши…
Утром Лопухин по примеру Корфа залез в бочку с горячей водой, выставленную в саду перед домиком, условно называемым баней. В этой воде можно было варить свеклу, раков и грешников. Посланник предупредил, что надо терпеть и не шевелиться, тогда рано или поздно наступит блаженство. И верно – наступило. Но куда большее блаженство Лопухин испытал, покинув деревянную посудину для мытья на местный лад.
Увидел, что две японки из числа прислуги нарочно остановились поглядеть на голого гайдзина и перешептываются, беззастенчиво уставившись на мужское гайдзинское естество, – нахмурился и прикрылся полотенцем. Корф хихикнул и резким окриком прогнал нахалок.
– Привыкайте, – сказал он, в свою очередь покидая кипяток. – Нагота естественна. В Японии естественное в цене. Японец может помочиться посреди улицы, и никто ему слова поперек не скажет. За наши представления о приличиях они нас больше всего дикарями и считают.
– Они едят сырую рыбу, зато варят в кипятке людей, – мрачно пошутил Лопухин.
– И к этому советую привыкнуть…
– А вы привыкли? – сердито спросил граф.
– Конечно. Представьте себе, купаюсь в такой воде каждый день и пользуюсь при еде палочками. Иногда на званом ужине у кого-нибудь из коллег-дипломатов – европейцы здесь держатся друг друга сильнее, чем где бы то ни было, – гляжу на вилку с ножом и в руки их брать не хочу: грубые, варварские предметы… Да вы сами привыкнете!
– Не успею, – ответил Лопухин. – У нас всего десять дней, меньше, чем мы планировали. Надеюсь, вы сократили программу всех этих торжественных приемов, обедов и ужинов?
– Пришлось сократить, – вздохнул посланник.
– Ну и чудесно. Благоволите прислать мне копию. Что намечено на сегодня?
– Прием у микадо. Приглашены лишь цесаревич и я. – При этих словах Корф метнул на Лопухина быстрый взгляд, в котором читалось и мимолетное торжество дипломатического корпуса над Третьим отделением, и опасение: не сочтет ли граф личной обидой неприглашение во дворец микадо? Но Лопухин остался бесстрастен. – После аудиенции состоится банкет в честь его императорского высочества и, возможно, неофициальный ужин в узком кругу.
– Когда кончится этот ужин? – осведомился граф.
Корф лицемерно вздохнул.
– Этого никто не может знать заранее. Видите ли… как бы это сказать потактичнее… прошу учесть: я всего лишь передаю сплетни… словом, ходят слухи, что микадо, хоть он и считается божественным, в кругу своих приближенных очень даже не монах и, в частности, не прочь заложить за галстук…
Лопухин не ответил. Он молча одевался, а в уме вертелась банальная фраза о родственных душах, которые обязательно найдут друг друга. Да-с! Вот нынче вечером и найдут…
А главное – невозможно этому помешать.
Титулярный советник Побратимко оказался личностью в высшей степени примечательной. Огненно-рыжий, из тех, кого в детстве наверняка дразнили: «Рыжий-красный, человек опасный, рыжий-пламенный сжег дом каменный», да еще и с невероятным количеством крупных конопушек на добродушной курносой физиономии. Вдобавок лопоухий, хотя лишь частично: верхняя половина правого уха отсутствовала, будто срезанная бритвой. По этой причине Побратимко отпустил длинные волосы и норовил зачесать рыжую прядь так, чтобы она прикрывала искалеченное ухо. Будь рыжая шевелюра густой, это удалось бы, но, к несчастью молодого чиновника, волосенки он имел отнюдь не пышные.
Словом, не красавец. Лопухин попытался представить себе эмоции японцев при виде такого чучела и втихомолку усмехнулся. Любой из них был бы фраппирован. Ничего удивительного, что гайдзины здесь не в чести.
На вид – от силы лет двадцать пять. И уже титулярный. Похоже, не без царя в голове, если только не чей-нибудь протеже…
Знаток страны? Ладно. Битый час Лопухин задавал вопросы и неизменно получал немногословные, но обстоятельные ответы. К исходу этого часа граф почерпнул от титулярного советника не меньше сведений о стране и обычаях ее населения, чем от Кусимы во время плавания, а Побратимко, весьма настороженный поначалу, расслабился настолько, что начал пользоваться разрешением называть Лопухина не «высокоблагородием», а Николаем Николаевичем. Правда, лишь после второго напоминания.
Потом стояли у единственного в здании окна, из которого открывался вид на подлинно туземную улицу. Лопухин дымил папиросой. Побратимко то и дело тыкал пальцем в стекло, указывая на очередную местную достопримечательность. Перестав робеть, он тут же ударился в иную крайность: чуть ли не подсигивал от возбуждения, как учитель, долгое время прозябавший без места и наконец-то заполучивший ученика.
– Вон харчевня толстого Ногучи, у него отличные сябу-сябу и чай двухсот сорока сортов, но саке довольно заурядное… Дальше – галантерейный магазин, почти европейский… Японцы быстро схватывают новшества. О, а вон ту японочку видите? На ней парадное кимоно, значит, собралась в гости по торжественному поводу или на религиозную церемонию. Пешком не пойдет, сейчас наймет рикшу, а пока трубочку курит. Мундштук длинный, а табаку в трубке всего щепотка, затяжек на пять… Вон монах подаяние просит… А вон та женщина – вам видно? – отправилась за водой. Колодезная вода здесь плоха, но есть бамбуковые водопроводы, плохо только, что в дома они редко где проведены… О! Глядите-ка: религиозное шествие! Секта Будды Амида, надо полагать. Вон там дым из труб – это общественные бани. Японцы стараются каждый день мыться в горячей воде, да только некоторые боятся греть ее дома, особенно в такую жару… В Токио пожары часты, японские дома вспыхивают, как свечки. Вот и ходит народ в бани. А вон тот, который бежит, – почтальон. Все время бегом. У японцев почтовое дело хорошо поставлено…
– Гм, а это что за строеньице? – спросил Лопухин, глядя, однако, несколько в сторону и прищурившись так, будто желал получше рассмотреть нечто находящееся на значительном расстоянии.
– Которое, Николай Николаевич? Вон та будка перед харчевней? Так это, простите, общественная уборная. На самом виду. Не совсем, конечно, по-европейски, зато и посетителям удобно, и Ногучи прибыль.
– Платная уборная?
– Бесплатная. А прибыль, извините за подробность, идет с продажи… э-э… отходов. Каждый день золотарь на лошади приезжает, вычерпывает и тут же расплачивается. Ногучи это выгодно.
– Чудны дела твои, господи, – подивился Лопухин, по-видимому, потеряв из виду то, что разглядывал с таким вниманием, и несколько раз с усилием сжав веки, чтобы дать отдых глазам. – Кто же покупает такой товар?