– Миленький, дорогой, любимый, хорошенький… Сегодня я не могу.
– Чего это вдруг?
Она не ответила. Глянула на свои золотые часики.
– И вообще: мне пора идти.
– Куда это?
– Меня ждут.
– Мы же не допили. И не доели.
Милка встала.
– А ты проводи меня – до выхода, – сказала она. – И возвращайся. Снимешь здесь кого-нибудь. Ты же у нас богатенький. Любая согласится.
– Нет уж!
– Ну, дело твое… В общем, спасибо за угощение. – Она опять погладила его по щеке и на секунду приникла к нему своим роскошным телом. – Приятно было повидаться с тобой.
Сеня тоже встал и бросил на стол две зеленые пятидесятирублевые бумажки. Жалко было оставлять столько еды: голодноватое детство и юность давали о себе знать. Однако он пошел следом за Милкой. Его слегка покачивало. Все-таки он изрядно выпил сегодня.
Когда они вышли на крыльцо ресторана, Милка вдруг кому-то помахала. Сеня посмотрел, кому. И заметил, что Милке ответили: изнутри изрядно грязной «шестерки», припаркованной на противоположной стороне улицы 25-то Октября, у магазина ювелирных изделий, ей сделал в ответ ручкой какой-то молодой человек.
Милка опять приникла к Сене, поцеловала его в щеку. Прошептала:
– Я… Я все узнаю для тебя, что ты просил. Я все для тебя сделаю. И мы еще встретимся. Ладно?
– А это кто там – муж тебя встречает? – тупо спросил Арсений, дернув плечом в сторону «шестерки».
– Ну зачем сразу муж? – расхохоталась она. – У меня ведь и любовник есть. – И, не дожидаясь его реакции, она побежала к «Жигулям».
Села внутрь, обняла водителя, поцеловала.
«Шестерка» сорвалась с места и рванула в сторону площади Дзержинского.
Арсений тупо стоял на крыльце ресторана. Он чувствовал себя одиноким, брошенным, всеми обманутым: Милкой, Настей, судьбой…
– Вот суки! – вырвалось у Сени.
Проходившая мимо молодая приличная дама в дубленочке бросила на него удивленно-оскорбленный взгляд.
Ужин у Насти удался.
Теперь, когда она могла позволить себе покупать продукты с рынка, кормежка у нее почти всегда удавалась. Прямо скажем, парную вырезку испортить куда сложней, чем жилистый магазинный оковалок.
Они с Сеней сидели за столом в кухне, Николенька в своей комнате играл «в стройку» – объединил в одну коробку три полурастерянных конструктора и возводил нечто невообразимое.
Арсений расслабился, размягчел – то ли от хорошей еды, то ли от коньячка. Настя не считала, сколько рюмок он выпил, но бутылка «Арарата» (тоже хорошего, с красивой пробкой и пятью звездочками) стояла полупустой.
«Сказала бы я тебе, – сыто думала Настя, – что пьешь ты как сапожник, и чавкаешь, будто не бизнесмен, а голодный зэк…»
Но воспитывать Сеню ей не хотелось. Не то было настроение – не придирчивое, а спокойно-расслабленное. Так и хочется, чтобы их посиделки на кухне тянулись вечно, и всегда бы играли блики на миндально-коричневой поверхности коньяка…
Но, Настя знала, разрушить очарованье «послеужинья» очень легко. Достаточно сделать Арсению хоть одно замечание – и он сразу взовьется, словно Змей Горыныч. С этой своей работой он стал очень нервным. Все время хмурится, взгляд озабоченный, весь в себе. А когда особенно устанет – у него даже веко дергается. Как тогда, когда он вернулся из тюрьмы…
Тогда Насте удалось его вылечить – любовью, заботой и валериановыми настойками (Сенина же бабушка когда-то ее и научила, что лучшее лекарство от напряжения и стресса – это банальная валерьянка). А сейчас ситуация совсем другая. Тогда, два года назад, Настя была Сене нужна. Она ластилась к нему. Укутывала пледом его ноги, таскала в гостиную, к телевизору, чай с шоколадными конфетами. Присаживалась на ручку кресла, и Сеня часто засыпал, уложив голову ей на плечо и стиснув ее руку так, что немели пальцы… А теперь ему, кажется, безразлична ее любовь… И домой он не спешит. Все вечера – то на встречах, то на пьянках (которые он, впрочем, тоже именует «деловыми встречами»). Некогда Сене отвечать на Настины ласки, и некогда благодарить ее за заботу – обычно он приходит так поздно, что и жена, и сын уже спят, а ужин, пусть и укутанный в три толстых полотенца, давно остыл…
И раз уж в кои-то веки выпало вместе посидеть за вечерним столом, то лучше Сеню не дергать. Не до воспитания тут. И не до придирок, когда муж сидит бледный и все время прислушивается – не зазвонит ли телефон (не знает, дурачок, что Настя аппарат отключила. Потерпит его Ванька Тау, нужно же человеку хоть иногда отдых давать!).
Теперь Настя тщательно избегала любых разговоров о Сенином кооперативе. Ей давно стало ясно: консенсуса, как теперь говорят, им никогда не достичь. А сил, чтобы отвратить мужа от этого дела, у Насти не хватает. Значит, ей остается только смириться. И ждать, пока Сеня поймет сам, что катранный кооператив ничего, кроме неприятностей, не принесет. Никому. Ни ей, ни людям, ни ему самому. Одна беда – Сеня любой, даже обычный, ничего не значащий, разговор пытается свести к своему бизнесу. Вот и сейчас – Настя без всякой задней мысли пожалела бабулек, что в любую погоду торгуют у метро какими-то уродливыми трусами да бирюльками. А Сеня тут же щетинится: «Бабулек ей жалко! Ты бы лучше меня пожалела!» Будто она его не жалеет! До работы – помчалась на рынок, чтобы захватить самый лучший кусочек вырезки. Потом потащилась вместе со шматом мяса на работу (она уже была редактором), нарвалась на неудовольствие директорской секретарши – нечего, мол, загромождать начальственный холодильник. (А что поделать, если других холодильников в их издательстве нет?) А после работы – пулей в садик, за Николенькой, еще быстрее – домой, сына – в оперативном режиме накормить кашей, усадить за игрушки и снова – бегом на кухню, колготиться с отбивными до самой программы «Время». Это она для себя, что ли, старается? Ей что мясо, что жареная картошка – все равно. А Николенька и вовсе мяса не ест – мимолетная детская дурь, коровок ему жалко и свинок. Настя не настаивает – пусть пока без мяса обходится, а чуть-чуть подрастет и поймет, что коров со свиньями растят специально для того, чтоб их ели.
Поэтому без Сени Настя с сыном прекрасно бы обошлись картошкой с хрустящей корочкой и баклажанной икрой на свежем хлебе (тоже, кстати, хлопотно – доставать «французские» батоны в получастной пекарне). Но нет, все сделано в угоду любимому мужу – и отбивные, и картошечка, и даже салат из узбекских, с рынка, огурцов с помидорами, – а Сеня, понимаешь ли, наелся до отвала, а потом заявляет, что никто его здесь не жалеет.
Настя осторожно произнесла:
– Ну, мне этих бабушек… в том смысле жаль, что они целыми днями стоят на улице. А погода-то сам видишь, какая. Вчера даже мокрый снег шел…
– Какая квалификация – такая и работа, – пожал плечами Сеня.
Настя еле удержалась, чтобы не влепить ему по губам. Ах ты боже мой! Какие мы стали пижоны… высококвалифицированные.