Рома вздохнул:
– Ты знаешь, деда… Это не совсем хорошая сказка. Она красивая, да. Но она неправильная. Мне Пандем рассказывает лучше.
* * *
Александра Андреевна Тамилова вечно оказывалась в центре внимания. Она не прилагала к этому усилий, но и не тяготилась таким положением дел: она просто была в центре внимания, легко и естественно, как жук на листе подорожника.
Её программа «Рейтинг» процветала вот уже несколько лет. Вскоре после окончательного воцарения Пандема случился всплеск так называемой творческой энергии: все, кто неплохо рисовал в детстве, писал повести в школьных тетрадках либо пел хором на именинах и свадьбах, теперь получили возможность донести своё сокровенное до миллионов потенциальных ценителей, и в образовавшемся половодье как-то сразу утонули все меры, весы и критерии. По неписаному закону автор, как он ни канючь, не мог получить от Пандема ни похвалы, ни порицания: ищи понимающих, говорил Пандем, и кое-кто всерьёз полагал, что Пандем «не разбирается в искусстве». На самом деле – и Александра это понимала – он просто уступал человечеству площадку для состязаний, стадион, где каждый свободно, без оглядки на авторитеты, мог померяться с ближним длиной шага, длиной языка, длиной… да чего угодно, ведь похвальба, предваряющая соревнование, для некоторой части человечества оказалась третьей – после хлеба и любви – важнейшей надобностью.
Пандем снял с себя обязанности судьи – но кто-то ведь должен устанавливать правила и оглашать результаты, поэтому критиков, анализаторов, знатоков и советчиков развелось едва ли не больше, чем собственно творцов. Понадобилось несколько лет, чтобы лучшие из них – острейшие, ярчайшие, образованнейшие, наконец – набрали вес и передавили прочих; Александрин клуб «Рейтинги» (телепрограмма, форум в сети, еженедельная газета, агентство новостей и постоянный совет экспертов) был сейчас одним из законодателей вкусов в области традиционных искусств, прибирал к рукам искусства нетрадиционные и провоцировал у конкурентов столь нелюбимую Пандемом зависть.
Александра стояла, окружённая стайкой гостей (сейчас, через полчаса после начала разговора, это была уже крупная стая гостей, если говорить начистоту). Обсуждали последний свемуз-конкурс; Александра улыбалась краешками губ. Поощрённые её вниманием, какие-то студентки – Шуркины приятельницы – рассуждали о жизни и об искусстве. Оказывается, они следили за конкурсом и видели почти всё, что было на него представлено, и они были восхищены оригинальностью вышедших в финал композиций. Подумать только! Буквально за несколько лет родилось совершенно новое искусство, не принадлежащее ни музыке, ни живописи, ни скульптуре; да-да, свемуз – не синтез старых искусств, а нечто прин-ци-пи-ально иное!
Не отменяя прохладной улыбки, Александра объяснила девочкам – а на самом деле собравшимся вокруг зевакам-ценителям – что девочки ошибаются. Ничего оригинального в свемузе пока не наблюдается: она, Александра, будет первой, кто зарукоплещет новатору, но пока – увы – имеем всего лишь механистический гибрид музыки со зрительно-тактильными фантазиями, нежизнеспособного уродца, недалеко ушедшего от своей шумной прародительницы – провинциальной дискотеки с мигающими лампочками.
Девочки, к чести их, быстро справились с шоком и даже продолжили разговор. Да, признали они, к сожалению, пока что свемуз остаётся просто набором зрительных ассоциаций, приведённых в соответствие с музыкой… Но зато как эмоционально, как ритмично, как жёстко, как натуралистично, как брутально, как деструктивно, в конце концов – в каждой второй работе есть что-то от мнимо-пережитой автором смерти…
Печально покивав головой, Александра сообщила девочкам, что те не имеют понятия ни о жизни, ни о смерти, равно как и авторы большинства конкурсных работ. Что если бы хоть кто-то из этих авторов, отягощённый проблеском таланта, смог воспроизвести в своей работе простое человеческое чувство – зарождение первой любви, например, – то она, Александра Тамилова, простила бы автору даже неизбежную в таких случаях банальность. Но нет: нынешние свемуз-деятели предпочитают фантазировать на тему выпущенных кишок, за что она, Александра Тамилова, приговаривала бы к порке на площади.
Девочки горячо согласились: да, молодой жанр переживает кризис. Уровень нынешнего конкурса – по сравнению с прошлогодним – упал «до ниже пола». На столь сером и скудном уровне выделяются искренностью простые фантазии о жизни, о любви…
Александра пожала плечами. Увы, многие нынешние авторы не в состоянии воссоздать ничего, выходящего за рамки ванной комнаты или душной спальни. Сложнейшая техническая база, немалая энергоёмкость, колоссальные возможности для эмоционального воздействия – свемуз, одним словом, – и всё это призвано служить обывательским представлениям о несчастье либо же, упаси Пандем, о счастье – о что за жалкие, утопающие в соплях потуги!
Девочки не смутились ничуть. Разумеется, именно это они и хотели сказать: среди нынешнего всеобщего дилетантизма трудно найти светлое пятно, мало кто понимает, что именно возвращение к великим традициям прошлых веков, а именно любовь в её шекспировском понимании, и так далее. Александра безжалостно смотрела в их горящие глазки; слушателей становилось то больше, то меньше, но основная часть их не расходилась, заинтересованная.
Среди девочек случилось небольшое разногласие: блондинка продолжала настаивать на обязательной любви как литературном условии, брюнетка же, уловив нечто в Александрином взгляде, быстро поменяла позицию: современное искусство, говорила она, исподтишка подталкивая подружку коленкой, должно нести позитив, то есть звать людей в космос, потому что только романтика неоткрытых планет, только порыв человека в неведомое, только тот фронтир, на котором реализуются лучшие свойства человеческой натуры…
И любовь, добавила брюнетка.
– И любовь, – со вздохом подтвердила Александра. – Простите, милые, что не могу уделить вам больше времени, но у меня здесь есть и другие обязанности, всё-таки женится мой сын…
Толпа загалдела, запоздравляла, кое-где зааплодировала. Александра, всё так же отстраненно улыбаясь, выбралась из тёплого дружеского круга.
Механически убирая со лба волосы. Думая о другом.
* * *
– Санька, а что с Алексом? – спросила Лерка, присаживаясь рядом на скамейку. Скамейка висела на цепях, как Белоснежкин гроб.
Смеркалось. Молодёжь зажигала свечи – обыкновенные, цветные, «танцующие». Бах! – в небе разорвалось маленькое солнце очередного фейерверка.
– Что с Алексом? – переспросила Александра, помолчав.
– Мне показалось, у него сын женится, – осторожно заметила Лерка. – А он…
– Да, – сказала Александра. – Знаешь, парадоксальные реакции Алекса лично меня уже двадцать лет как не удивляют.
Лерка качнула скамейку. Толчок получился слишком сильным, пришлось притормозить ногой.
– Он плохо выглядит. Депрессивно. Вот что я имела в виду, – пробормотала Лерка, будто извиняясь.
– Пандем, – не повышая и не понижая голоса, сказала Александра. – Алекс у нас пандемоборец… Мне не думалось, что это может быть опасно.