Наверное, никогда не видел раньше, чтобы люди так прыгали.
Итак, мы летели.
Над нашими головами всё сильнее разгорался шар, наполненный не горячим воздухом и даже не огнём, как я раньше себе представляла, а непонятными тварями, изрыгавшими пламя и легко тащившими нас как раз туда, откуда дул довольно сильный ветер.
— Это против законов физики, — сказала я, щёлкая зубами. Меня бросало то в холод, то в жар, и не только из-за волнений. Воздух в небе был ледяной, зато сверху, от шара, так шпарило, что без ветра можно было превратиться в барбекю.
— Ерунда, — отмахнулся Уйма. — Ты радуйся! Летим…
Некромант молчал. Он боялся высоты: сидел, зажмурившись, вцепившись в жёлтое птичье ребро. Кажется, если мог бы — даже уши прижал к голове, как испуганный кот.
Огненные обитатели шара визжали, как пар в скороварке, шипели и шелестели, задевая изнутри плотную оболочку. Похоже, старик здорово раздразнил их и палкой, и обидными словами. Теперь они распалялись всё больше, и шар поднимался все выше.
— Я думала, перевозчик с нами полетит, — сказала я, поближе придвигаясь к Уйме.
— Я тоже думал, — признался людоед. — Как этими пискунами управлять?
— Ими нельзя управлять, — сказал Максимилиан с закрытыми глазами. — Это огнекусы. Их запихивают в шар, покуда они в яйце. И тогда зашивают на веки вечные. Они там вылупливаются и внутри живут всю жизнь. А жизнь у них длинная. Они откладывают новые яйца, и оттуда вылупляются новые огнекусы. И так всегда.
— И никогда-никогда не вырываются на волю? — спросила я сочувственно.
— А если вырываются, — Максимилиан ещё плотнее втянул голову в плечи, — то взрыв получается такой, будто взлетела на воздух пороховая башня.
— Да?!
Мы с Уймой одновременно подняли головы, но не увидели ничего, кроме птичьего позвоночника. Сквозь частокол жёлтых рёбер пробивались жар и красный свет.
— И часто они взрываются?
Максимилиан не ответил. Он был бледнее рыбьего брюха и дышал ртом — ко всем бедам, его ещё и укачивало.
Мы долго молчали. Свистел ветер, шипели и шуршали взрывоопасные огнекусы, навеки заключённые в шаре. Я смотрела вниз — мы летели под высокими облаками, и земля была видна отлично. Горы делались всё моложе и выше, и почти на каждой верхушке сидела крепость, как птичье гнездо. Присмотревшись, можно было разглядеть, что все твердыни полуразрушены и брошены.
— Здесь гмурры, — задумчиво сказал Уйма.
— Кто такие гмурры?
— Молчи, — прошелестел Максимилиан. — Дура. Нельзя их вслух называть, когда они так близко!
Я животом легла на дощатый пол. Наверное, было бы весело вот так лететь над землёй, если бы не огнекусы над головой и не зловещие гмурры внизу. И не ощущение, что болтаешься в пустоте без всякой надёжной опоры.
— Что мы скажем Принцу-саламандре, Уйма?
Людоед не ответил.
— А если он не согласится с нами идти?
— Ты его уговоришь, — голос Уймы звучал спокойно.
— Почему ты так думаешь?
— Потому что двоих ты уже уговорила.
Уйма бесстрастно глядел на меня круглыми выпуклыми зенками. Мне захотелось треснуть его посохом по башке и скинуть вниз, на землю.
— Уговорю, — сказала я сквозь зубы.
На самом деле в этот момент мне очень захотелось домой. Совсем домой — к маме. И я прокляла Гарольда, явившегося за мной, когда я ничем не могла помочь. Лучше всю жизнь ничего не знать о Королевстве и о судьбе Оберона, лучше сказка без конца, чем с таким ужасным и безнадёжным окончанием. Я закрыла глаза…
— Гляди!
Уйма указывал волосатым пальцем куда-то вниз. Я проследила за его рукой, но ничего не заметила. Только тень метнулась от дерева к дереву, вот и всё.
Уйма глядел вниз. Никогда раньше мне не доводилось видеть у него такого лица.
— Что там? — спросила я, чувствуя, как у меня сердце проваливается в кишечник.
— Гмурры, — глухо сказал Уйма.
И целый час не говорил ни слова.
* * *
Мы весь день болтались в воздухе. Я думала, некромант умрёт прямо тут, между птичьих рёбер. Его тошнило, он терял сознание, мне приходилось возиться с ним, держать ладонь над его головой и бормотать «Оживи». Мальчишке это не очень-то помогло, зато я измучилась и обессилела вконец.
Землю под нами затянуло не то низкими тучами, не то дымом, и мы летели теперь между двумя слоями облаков. Близился вечер, мы с утра ничего не ели, но, честно говоря, и не хотелось. Солнце, склонившись к закату, осветило серебристо-серые облака над нами и рыжевато-белые облака под нами, это было страшно красиво, я бы залюбовалась, если бы в этот момент некромант не застонал бы опять и не закатил глаза под лоб. Приводя его в чувство, я впервые подумала: может, проще было бы стряхнуть Макса вниз, раз-два, и дело с концом?
Огнекусы понемногу успокаивались и остывали: то ли забыли трёпку, которую им задал перевозчик, то ли так задумано было, ведь мы приближались к цели. Медленно опускаясь, шар пролетел сквозь нижний слой облаков, мы сперва ослепли минуты на три (тучи противно липли к коже, вся одежда моментально вымокла), а потом увидели землю вулканов.
* * *
Дымы стояли, будто колонны, подпирающие небосвод. Если бы меня попросили нарисовать землю вулканов — я сначала бы нарисовала дымы, много толстых и тонких дымов от земли до туч, неподвижных, как огромные деревья. Безветрие стояло такое, что даже тончайший пепел, поднимавшийся в воздух с каждым нашим шагом, не улетал никуда, а оставался висеть над землёй. Там, где мы прошли, долго ещё таяли облачка мути.
Огнекусы, успокоившись и остыв, сгрузили нас посреди каменного плато с трёхногой вышкой в центре, и первым делом мы подумали, что перевозчик обманул. Потому что какая же это «столица», и где вы тут видите «дворец»? Вокруг ни человечка, ни домишки, под ногами растрескавшийся красно-бурый камень, весь присыпанный пеплом, и только дымы тянутся к небу — белые, серые и коричневые. Уйма кое-как заякорил шар (надо же нам было как-то возвращаться), и минуты три мы с ним думали: что делать дальше?
Ужасно не хотелось бросать шар без присмотра: вдруг вылезут местные жители и на нём улетят. С другой стороны, кому поручить охрану? Идти на поиски без Уймы мне тем более не хотелось, а о том, чтобы отправить его одного, не было и речи. Оставался Максимилиан, которому, как известно, совсем нельзя доверять.