Вздох.
Я посмотрела ночным зрением. В первую секунду мне показалось, что это всё-таки Оберон — пусть не во плоти, но призрак его. Я ошиблась. Это был призрак совсем другого человека — невысокого, очень широкоплечего, с пушистой, будто веник, бородой. Он сидел, как мне сперва показалось, на перевёрнутой лодке. Присмотревшись, я поняла, что это дерево с обрубленными ветками и корнями, уложенное набок и превращённое в скамейку.
А присмотревшись внимательнее, я увидела, что дерево каменное.
— Вы не человек, — сказала я, направив на него посох.
— Я воспоминание, — сказал он и улыбнулся.
Я прочистила горло:
— Мне показалось, что здесь все воспоминания сдохли.
— Околели, — легко согласился он. — Странное место. Здесь случилась беда?
— Огромная, — я всё ещё держала посох, направив навершие ему в грудь. — Может быть, непоправимая.
— Ты водишься с некромантом?
Я вздрогнула:
— Откуда вы…
И тут же узнала его.
Это его лицо — тёмно-коричневое, ссохшееся — поднималось из разверстой могилы. Это его закрытые глаза были похожи на древесные сучки. Прочитав узнавание на моём лице, призрак слегка подвинулся, открывая для меня надпись на каменном дереве.
«Установлено в честь присоединения Лесных земель к Королевству», — было высечено на камне.
— Ох, — сказала я. Посох в моей руке дрогнул и опустился.
— Я немножко встревожен, — сказал Лесной воин. — В прежние времена ни один некромант не смел хозяйничать в Королевстве. И уж конечно, явиться вот так, со злыми намерениями, на мою могилу… Зачем ты заступилась за него? Не стыдно?
— Стыдно, — прошептала я. — Но… на самом деле…
— Он делал это ради благой цели, ты хочешь сказать?
— Ну… да.
Лесной воин покачал головой. Его лицо, полупрозрачное, казалось сложенным из песка: тронь — рассыплется.
— Никогда не верь некромантам. Даже когда они говорят, что хотят добра… тебе или тому, кого ты любишь. Оберон сказал бы тебе то же самое.
— Вы помните Оберона?!
Призрак закутался в сиреневое зыбкое покрывало, служащее ему плащом:
— Я умер много лет назад… меня самого уже почти забыли. Куцая память у этих молодых… но со мной такие штучки не проходят! — Он в раздражении стукнул кулаком по колену.
— Какие штучки?
— Слово великого забвения.
— Слово? Кто сказал это слово? — Я подобралась к нему почти вплотную. — Кого искать?
— Не знаю, — он смотрел мне в глаза своими изменчивыми, зеленовато-карими глазами. — Я воин, а не мудрец. Но у тебя в руках меч… Отыщи красную нить на изнанке и вели мечу шить этой ниткой.
— Мы уже… я уже нашла!
— «Вы» — вместе с некромантом? — Лесной воин сощурился. — Берясь за меч, всегда надевай перчатки. Никогда не выпускай рукояти и достигнешь цели… Но тебя ждёт большая беда, если не раздружишься с некромантом, маг дороги. Запомни это.
Он снова вздохнул, огладил бороду и растворился в воздухе. Я осталась стоять в темноте, одна, под высоким и пустым куполом; догорала свечка, зажжённая непонятно кем. Уж не призраки ли научились пользоваться зажигалками?
Надо было бежать во дворец и разыскивать Максимилиана, но Лесной воин совершенно меня обескуражил. «Никогда не верь некромантам»… Но Оберон верил Максимилиану!
От этой мысли у меня гора свалилась с плеч. Ну конечно, он ему верил! Он позволил Максу удалиться в замок и даже заступился за него перед Гарольдом. А мог ведь изгнать, как того алхимика, или вышвырнуть обратно за Ведьмину печать, да мало ли… А Лесной воин, понятное дело, не может простить Максимилиану вторжения в могилу. Тут старик в своём праве, нечего сказать…
Свеча погасла. Я смотрела ночным зрением, Храм-Музей больше не казался таким таинственным — он похож был на серо-коричневую чеканку. То, что Следует Помнить, громоздилось вокруг кучей хлама. Где-то здесь, мне помнится, были и перчатки…
Они нашлись быстро — старые, потёртые, но ещё годные, из добротной кожи. На полке, где они лежали, зеленел медный ярлычок: «Доставлено Аллелой, женой купца Николаса, в память о муже, потонувшем в море, его любимые перчатки из драконьей шкуры, которые он сам себе починял». Я помедлила; не обидится ли Аллела, если я возьму их? Такие дурацкие вещи и дурацкие надписи, а для кого-то память…
Мужа небось помнит, а Оберона забыла, сказала я сама себе мрачно. Столько ненужных вещей… И ведь сколько здесь может быть потерянных нитей!
Я неторопливо натянула перчатки купца. Они были мне велики, но кожа имела свойство плотно облегать. В самом деле драконья? Или купец приврал, красуясь перед женой?
Держать меч в перчатке было непривычно. Я принялась его пробовать, вертясь, как бешеная мельница. Минута прошла в пыхтении, потом Швея в моей руке сделалась тяжёлой — и сразу потеряла вес. Я стиснула рукоятку крепко, как могла, и не напрасно: меч рванулся. Миг — и меня выбросило на изнанку.
* * *
Я ждала, что окажусь в сплошном переплетении нитей, вроде как в гнезде шелкопряда или логове паука. Ничего подобного: здесь, в огромном помещении с сотнями разных предметов, изнаночных узлов оказалось меньше, чем в кабинете Гарольда. Похоже, вещи, собранные в музее, отслужили свой век правильно и просто: нити, связывающие их друг с другом, уходящие в ворсистый ковёр на полу, были прямые, не спутанные, без петель.
Зато сам «ковёр» в своих пышных хитросплетениях доходил мне до колен. Я шла, проваливаясь по щиколотку в причины и следствия, в чьи-то давние связи, привязанности, в развязки давних споров. В одной руке я сжимала Швею, в другой — посох со светящимся навершием. Приходилось балансировать; я поддевала нитки кончиком меча, осторожно, чтобы не порвать.
Связи, струящиеся с музейных экспонатов, были тёмные, давние, похожие на круглые провода, на застывший в воздухе дождь. Причудливо переплетались нити вокруг носовой фигуры корабля, подвешенного над моей головой; я засмотрелась, угодила ногой в переплетения какой-то старой тяжбы и грохнулась.
Было такое чувство, что я упала в болото — мягко, но от этой мягкости пот прошибает. Опираясь на посох, я рванулась подниматься, встала на четвереньки — и увидела красный проблеск глубоко под сплетённым ворсом.
Нитка Оберона!
Отложив меч и посох, я двумя руками принялась раздвигать узлы и петли. Нащупала нитку — она была горячей. Ни начала, ни конца, кусочек нитки, сантиметров двадцать, и как его можно «вдеть в иглу» — непонятно…
Я поднялась. Ворсистый ковёр, тихонько шевелясь, затянул красную нитку, как болото затягивает следы. Я потыкала в него Швеёй — он чуть дёрнулся, как кожа большого зверя, и мне сделалось неприятно на него смотреть.