Я подняла голову — и уткнулась взглядом в гобелены.
Раньше — я отлично помнила — они были обращены к посетителям музея лицевой стороной. А теперь я видела их изнанку: рваную, неровную, в макаронно-провисших петлях, в узелках, похожих на дохлых пауков. И нельзя было разглядеть ни людей, изображённых на гобеленах, ни строений, ни лесов, ни пустынь.
Я долго стояла, будто не веря своим глазам. На лицевой стороне подвиги и походы, слава Королевства и его красота. А на изнаночной — путаница, узлы и петли. Но ведь это две равноправные стороны, и какая из них — правильная?
Даже самое славное деяние имеет на изнанке узелок. Я пытаюсь спасти Оберона — это благородное, правильное дело, и, сознавая это, я собой горжусь. А на изнанке… что останется на изнанке?
Мне вдруг сделалось страшно. Я вскинула Швею, мысленно прося вывести меня на лицевую сторону мира — и меч послушался неожиданно быстро. Рывок — и я на поверхности, только сердце колотится как сумасшедшее.
Гобелены снова повернулись ко мне «лицом». Пусть они были выцветшие и ветхие, но ещё можно было различить и Ланса с его посохом, и молодого Гарольда, и всё те испытания, которые мы когда-то вместе прошли. Ближайший ко мне гобелен изображал пустыню; мимо развалин, кое-где встающих из песка, шёл караван. Впереди ехал человек на белом крылатом коне. Можно было различить морду коня, его выдающиеся зубастые челюсти, как у крокодила, и большие глаза — но там, где была вышита фигура всадника, нитки разлохматились, превращая фигуру короля в размытую тень.
Оберон.
Чего я испугалась?
Что там говорил Максимилиан про власть изнанки над человеком? Почему-то на ней нельзя оставаться долго?
Я помотала головой. Если идёшь над пропастью — нельзя смотреть вниз. Где-то здесь, совсем рядом, тянется красная нитка; я не могу уйти, не отыскав её.
Я взмахнула мечом. Швея слушалась меня с каждым разом всё увереннее; гобелены, да и весь мир, снова обернулись ко мне изнанкой. Красная нитка должна бросаться в глаза; вот только много здесь пыльных гроздьев, грязных сплетений, заскорузлых узлов…
Нитка мелькнула в толще «ковра» и снова исчезла. Я отыскала её на ощупь, покрепче взяла Швею и начала, сжав зубы, надрезать тусклые старые нити. Это было страшно неудобно — меч-то длинный. Перерезанные нити почти сразу срастались вновь, только самые старые так и оставались висеть обрывками.
Красная нитка показалась на поверхности. Повела меня вдоль стены, мимо гобеленов. Я держалась за неё, почти не ощущая — временами она делалась как струйка дыма или как луч света, и тогда мне казалось, что я держу в руке пустоту. Но нить вела меня, явно куда-то пыталась вывести, вверх, по ступенькам, за опрокинутые троны, к нише в стене; здесь красная нить совершенно высвободилась, повисла кольцами, сплелась узелками сама с собой, и я увидела деревянный ящик в глубине ниши.
* * *
Это были старые записки. Стопка документов, сохранившихся на удивление хорошо: я могла читать их, не выходя с изнанки. Все они были прошиты нитями, и почти все нити были обстрижены — будто кто-то взял ножницы и отрезал всё, что связывало документ с реальностью. Нити болтались короткой бахромой, лёгкие, будто корешки пожухлой травы.
«Отчёт по расходу овса для лошадей». «Отчёт по запасам зерна и овощей». «Отчёт о расположении небесных светил в день начала путешествия». «Прогноз погоды в обитаемой части мира». «Летопись первых дней путешествия».
«Летопись» была очень толстой пачкой старинных, пожелтевших бумажных листов. Именно к ней тянулась красная нитка; я осторожно высвободила «Летопись» из ящика и, облокотившись на пыльную крышку, в свете посоха стала читать.
Страницы были перепутаны. Некоторые, скорее всего, вообще потерялись.
«…Всё готово. С нами новый маг дороги, его зовут Лена Лапина. На вид девочка младше своих лет, но Его Величество уверен, что новый маг поддержит Королевство в пути…»
Моё имя — на страницах старой летописи. Я вошла в историю древнего Королевства; вот оно, моё имя, вписано в историю, вписано навсегда!
Мой восторг угас так же внезапно, как вспыхнул. Мало ли царей приказывало выбить своё имя в камне, увековечить какими-то статуями, пышными дворцами, гробницами до неба?! Статуи падали, камень трескался, имена стирались из памяти. Если забыли Оберона… то мне-то чем гордиться?!
«…Мы выступили. На торжественной церемонии Его Величество отдал мэру ключ от города… Начался путь по обжитым землям, погода хорошая, весна довольно сухая, но разведка доносит, что Ледяной фонтан непригоден для перевала…»
Летопись была написана двумя почерками. Или даже тремя; кто это писал? Я напрягла память; в дни, когда Королевство тронулось в путь, я только училась быть магом дороги, и вокруг было столько нового, странного, захватывающего… Может, это Ланс писал, уединившись в своём шатре? Или крючконосый канцлер, или оба по очереди? А может, сам Оберон приложил здесь руку?!
Я нетерпеливо пролистнула целую страницу, занятую нудным перечислением всего багажа, расхода продуктов, «добытых и растраченных ресурсов». Это точно канцлер, за каждой строчкой будто слышится его монотонный голос. А это…
«Не все, принадлежащие Королевству по праву, отправились с нами. Решение далось с трудом. Но запас прочности у Королевства высок, особенно с новым магом дороги. Решение идти или оставаться каждый принимает сам, но ответственность всё равно на мне…»
На этих словах нитка, вплетённая в бумагу, вдруг высвободилась, и я увидела её чуть размочаленный конец.
* * *
Мне приходилось вдевать нитку в иглу швейной машинки. Но в игольное ушко на мече — никогда; от волнения я даже промахнулась пару раз, хотя нитка была тоненькая, а ушко широкое.
Эти слова в летописи писал Оберон. Они были связаны с его исчезновением, связаны красной нитью. Мне казалось, король совсем близко, стоит только взмахнуть мечом; Швея отыщет спрятанное и соединит разорванное.
Нитка свободно свисала, продетая в отверстие на конце меча. Я осторожно поводила Швеёй вправо-влево; ничего не случилось. Я ткнула в воображаемого противника. Нитка натянулась, сделавшись похожей на лазерный луч, и снова повисла.
— Ищи Оберона!
Ничего. Я нахмурилась, сосредоточилась, не желая отступать:
— Слово забвения!
Меч вдруг сделался тяжёлым и продолжал тяжелеть с каждой секундой. Я упёрлась остриём в пол; меч, будто только этого и дожидаясь, глубоко вонзился в ворсистый ковёр. Он уходил всё глубже, вертикально вниз, утягивая за собой красную нитку. По моим расчётам, он должен был уже проткнуть насквозь каменный пол; перекладина утонула в ворсе, моя рука ушла в переплетение узлов и колтунов. Красная нитка исчезла из виду. Я упиралась изо всех сил, дёргала его, пытаясь вытащить, но уже через секунду испугалась: а вдруг он и меня затянет туда, вглубь, в эту слежавшуюся путаницу?! Призрак Лесного воина велел мне ни за что не выпускать рукоятку… Но много ли он понимает в жизни, этот давно умерший лесовик?