Я вздрогнул.
Потому что это были не столбы. Я опирался, оказывается, о плечо коренастого мужчины с озабоченным лицом, только мгновение спустя я с ужасом понял, что это Бариан. Поодаль сидели спина к спине деревянные Фантин и Муха, вызывающе подбоченясь, стояла Динка, и ещё кто-то, обёрнутый ко мне спиной, но, даже не разглядев лица, я узнал Алану.
На мгновение мне сделалось муторно, потому что я всерьёз поверил, будто весь наш маленький отряд угодил в западню и обращён в пни. Пёс знает, какое усилие воли потребовалось, чтобы не удариться в истерику; лишь со второго взгляда на деревяшки я убедился, что это искусная, но поделка. Не злая магия воздвигла посреди двора людские фигуры, а блестящий топор, данный в руки человеку с явными художественными талантами.
Да, Черно Да Скоро был ещё и ваятель. Я долго разглядывал деревянную Алану; выражение лица было схвачено исключительно точно. То самое детское, обиженное выражение, с которым она спросила когда-то: «Вы женились на мне из-за книги… Это правда?»
Вот эта самая девчонка по моей милости бредёт сейчас по снежной пустыне. Бредёт в полной уверенности, что муж её мёртв. Душа её, опять-таки по моей милости, всё глубже запутывается в паутине неведомых тёмных дорог, тех, по которым можно добраться до самого Преддверья…
— С ней всё будет в порядке, — примирительно сказал Черно за моей спиной.
Я обернулся.
Он стоял у того самого столба, с которым работал в момент нашей встречи. Из тёмного дерева неясно проглядывало новое изваяние — я узнал эту женщину, хотя черты лица были намечены грубо, вчерне. И всё равно очень точно. Я поразился — господин маг умел, казалось, выхватить и остановить в дереве самую человеческую суть…
Хотя кто сказал, что я знаю Танталь до самой сути?..
— Ты талантлив, — сказал я, глядя в снег. — Мог бы мастерить, к примеру, деревянные миски с узорами… на продажу… для заработка… Кстати, С КЕМ всё будет в порядке? С Танталь? С Аланой?
— С обеими, — отозвался Черно, не моргнув глазом. — И с тобой тоже.
Я оглянулся. Деревянные комедианты не желали встречаться со мной взглядами.
— Значит, ты вёл нас? — осведомился я сквозь зубы. — Всю дорогу? Следил?
— Не всю дорогу, — отозвался он со вздохом. — Я ведь не всемогущий, Ретано… Пока.
Не то мне показалось, не то голос его дрогнул, произнося последнее слово. Я оскалился:
— Ты уверен, что оно тебе нужно? Всемогущество?
В глазах его что-то изменилось. Что-то промелькнуло внезапно и ярко, как лисий хвост среди деревьев. Интерес?
— У меня такое впечатление, — сказал он медленно, — что меня уже кто-то об этом спрашивал. До тебя.
* * *
…Бариан что-то сказал — я видел, как шевелятся его губы, но не слышал слов. Танталь покачала головой; её тёмные волосы выбились из-под капюшона, та прядь, на которую попадало дыхание, взялась инеем, будто преждевременной сединой. Странно, что я в состоянии разглядеть такие детали, — ведь изображение то и дело берётся туманом, сцена прощания различима с трудом, как сквозь мокрое стекло…
А ведь это именно сцена прощания. Вот, Танталь легко забирается на лошадь, Бариан подсаживает Алану — та устраивается у Танталь за спиной. Две всадницы на одной кобыле, а ветер, между прочим, холодный, жёсткий наст проламывается под копытами, далеко ли они ускачут…
Я мигнул — глаза слезились от напряжения. Серое видение на заиндевевшем стекле дёрнулось и сгинуло; теперь я, по крайней мере, знаю, что обе они живы. И достаточно здоровы, чтобы ездить верхом, вдвоём, как деревенские дети.
— Я их приведу, — сказал Черно, критически оглядывая старый медный таз, извлечённый откуда-то из сарая. — Я их приведу, через час-другой они будут здесь…
Он осторожно цокнул ногтем по зеленоватому боку; старая медь отозвалась глухим заунывным звуком.
— Жила-была девочка, — господин маг вытащил из груды хлама обрывок ветошки и жестяную банку с серым порошком, — почти всех её родичей съел Чёрный Мор, остались только мать и дядя… Когда-то богатый род оскудел, девчонка жила среди хлама и книг, а после смерти матери — среди приютских детей, среди старых дев, служащих надзирательницами, среди всего этого, о чём в приличном обществе не принято вспоминать… А потом она убежала с бродячими актёрами. И несколько лет была счастлива — во всяком случае потом, вспоминая эти годы, она осознала их именно как счастливые…
Я заворожённо следил, как, зачёрпывая тряпочкой похожий на глину порошок, Чонотакс оттирает бока медной посудины. Под его рукой зелень сходила, и прояснившаяся поверхность обретала жёлтый, почти солнечный блеск.
— А потом, — Чонотакс проделывал чёрную работу со странным удовольствием, — ей встретился молодой человек, ради которого она бросила всё, что любила… чем гордилась. И всех, кто любил её и гордился ею. А ведь знаешь — чем больше жертва, тем дороже представляется приз… К несчастью, все её жертвы оказались напрасными. У молодого человека случилась схожая ситуация — он тоже встретил… вещь. Ради которой оставил всё, что любил, и всех, кто любил его… Эта вещь называлась Амулет Прорицателя. Можно сказать, что именно Амулет лишил Танталь её человеческого счастья… Ей стоило бы ненавидеть Амулет. Разве нет?
Даже в самых патетических местах его речи лицо его оставалось прежним — никаких эмоций, разве что немного безумия в глубоко запавших глазах.
— Зачем ты мне всё это рассказываешь? — спросил я шёпотом.
Он не ответил. Критически оглядел вычищенный таз, остался доволен работой, хоть на медной поверхности оставалось ещё немало мути и зелени. Стряхнул на пол остатки серого порошка, снял с полки один за другим пять пузатых глиняных кувшинов.
— Ты не представляешь, Ретано, как это всё интересно. Их было много — благородных и не очень, сильных и слабых… Они грызлись за территорию. Они вербовали себе новых вассалов, они сходились в поединке со вчерашним другом, они подавали руку вчерашнему врагу… Лучшие из них уединялись и отшельничали, чтобы потом сказать своей совести — нет, только познание, ни капли корысти или властолюбия… Они, маги древности. Они беспрекословно признавали прорицателя даже в слабейшем — уж если Амулет выбрал кого-то, то не людям оспаривать это право… Так велел Первый Прорицатель. Тот самый, что предупреждал о явлении в мир чужой силы: «Она идёт! Она на пороге!»
Осторожно, не желая пролить ни капли, он опорожнял один кувшин за другим. Вода в медном тазу волновалась, поднимаясь всё выше и выше; она была холодная даже на вид. Я втянул руки в рукава.
— «Она на пороге», — повторил Чонотакс, и голос его странно дрогнул. — Сколько лет пророчеству, а всё никак не сбыться…
Мне давно уже было не по себе, приготовления Черно, такие, казалось бы, простые и обыкновенные, нагоняли тоску — однако именно в этот момент в моей душе скакнула ледяная волна. Скакнула и обдала меня морозом.