Я обернулся, будто меня толкнули в спину.
Они брели рядышком, почти рука об руку, но не касаясь друг друга; даже с изрядного расстояния я видел, как поблёскивает бритый череп Черно. И как низко опустила голову Танталь…
Я даже следить за ними не стал. Я даже не прятался — просто стоял и смотрел.
Они возвращались по собственным следам — и не в первый раз, потому что там, где они шли, уже протоптана была глубокая тропинка. Вернее, две тропинки рядом — будто колеи. Никто из них не хотел идти первым…
Говорила, как ни странно, Танталь. Я ведь ждал, что это Черно будет стараться, обволакивать, напоминать, уговаривать, упрашивать, шантажировать, грозить…
Танталь говорила и улыбалась. Будто рассказывая забавный анекдот. Указывала куда-то за спину, мимоходом стряхивала снег с низко опустившихся ветвей; потом Черно о чём-то спросил. Танталь ответила — охотно, даже весело, я слышал её голос, но не мог разобрать слов…
Потом они остановились. Замерли друг против друга; померещилось мне или нет, но Танталь протянула руку и осторожно коснулась Чонотаксового лица. И задержала ладонь — на мгновение. Будто зная, что совершает нечто недозволенное, и всё равно не в силах удержаться…
Я стоял столбом. Потому она, вероятно, меня и не видела — среди людей-изваяний я не привлекал взгляда. Нечто видимое боковым зрением, тёмная точка на самом краю сознания…
Но вот Черно точно знает, что я свидетель этой странной сцены. Или это разыграно для меня?!
Мне захотелось окликнуть Танталь. Увидеть, как она обернётся, будто ужаленная; молчаливо наблюдая, я будто бы подыгрывал Чонотаксу. Соглашался с его спектаклем, пусть даже в роли зрителя…
Он положил ладони ей на плечи. Сказал что-то, пристально глядя в глаза; Танталь опустила голову, и вот так, неподвижно, они простояли минут пять.
Потом Танталь высвободилась и, не оборачиваясь, не поднимая взгляда, побрела в дом.
Чонотакс остался стоять, глядя то на небо, то на снег. И чем дольше он так стоял, тем резче становился ветер и темнее делались тучи.
Спустя полчаса разыгралась метель.
* * *
— Лу-у-а-ар!
Я подскочил на жёсткой постели.
Было утро. Сквозь заиндевевшее окно пробивался солнечный свет. Рядом под грудой одеял неподвижно лежала Алана; наверное, спит, подумал я, с трудом выбираясь из собственных мутных сновидений.
Что мне снилось? Что Танталь бродит по болоту и зовёт своего Луара?!
— Луа-ар!
Мне не померещилось.
Я вскочил. В доме не было ни Танталь, ни мага, в углу лежали рядышком дорожная сумка Аланы и светлый Чонотаксов топорик. Далеко в лесу небезразличная мне женщина призывала давно не существующего человека. Звала призрак.
Я выскочил наружу; по снегу тянулась цепочка следов. Только одна — как будто Чонотакс Оро вылетел из дому на помеле.
Я сдержал призывный вопль — Алана в избушке могла проснуться. Крупной рысью ринулся в лес, куда вели чётко видимые следы соломенной вдовы Солль.
Снег срывался с потревоженных веток, лез в лицо смёрзшимися комьями, плащ мешал, цепляясь за колючки. Потом я провалился ногой в чью-то нору и охромел; потом неровный след Танталь оборвался — как будто дальше она передвигалась по-беличьи, по деревьям. Я задрал голову — снежные покровы на ветвях лежали незыблемо, нетронуто; впереди не было ни полянки, ни просвета, я уж отчаялся и хотел возвращаться по собственным следам, когда голос послышался совсем рядом, по правую руку:
— Лу…ар…
Сперва я наткнулся на обрывок плаща — видимо, Танталь шла не обращая внимания на такие мелочи, как острые сучья или колючие заросли. Потом впереди между стволами мелькнула её спина.
— Танталь…
Я схватил её за плечо — мне показалось, что я держу дерево. Что это одна из скульптур Черно Да Скоро вышла прогуляться; впечатление было таким сильным, что я в испуге отдёрнул руку. Семеня, как мелкая собачка, обогнал Танталь и заглянул ей в лицо.
Мне не стоило этого делать.
Я отпрянул. Заметался, оглядываясь, будто ожидая увидеть в заснеженном кустарнике самого Черно Да Скоро.
— Я убью тебя! — шептал я бессильно. — Сволочь… что ты делаешь… я убью тебя!!
Передо мной была тень, оболочка. Танталь решилась-таки; страхом или посулами, но Чонотакс вынудил её шагнуть в Преддверье.
И как-то сразу стало ясно, что здесь мне делать нечего. Отступив, я упёрся спиной в широкий ствол; вот так же брела в поисках Луара и моя малолетняя жена…
Я задержал дыхание. Мне привиделась хищная птица, кружащаяся над одной точкой — всё ниже, всё уже… Круги затягиваются, как удавка… Почему я так долго медлил, почему я ушёл, почему я…
Я опрометью бросился обратно — по своим следам; домик на краю поляны встретил меня сосредоточенной тишиной. Я навалился на дверь, пересёк сени, сейчас Алана поднимет на меня удивлённые глаза…
Она лежала там, где я её оставил. В той же позе.
И она вовсе не спала.
* * *
«А только уходит она. Далеченько уже ушла…»
Я был один. Я всю жизнь привык рассчитывать только на себя; я растирал холодное тело, прикладывал ухо к неподвижной груди, оттягивал веки закатившихся глаз.
«Как бы потом… Догнать успеть бы».
Не успел.
Слишком много сил отняло бестолковое бегство. Слишком много внимания растрачено на магические игрушки, Амулеты, слишком занимала меня собственная судьба — украшенная, будто траурным бантиком, приговором Судьи…
«Вы ведь можете… ЗАЦЕПИТЬ. Вроде крючочком…»
— Алана, — сказал я буднично. — Видишь ли… Если ты умрёшь, я ведь не стану дожидаться лета. Прямо сейчас, здесь и удавлюсь… На потеху Черно…
Удавиться надо было раньше, сказал еле слышный внутренний голос. Удавиться надо было сразу после Судной ночи, это был бы мужественный… достойный Рекотарса поступок…
Алана не отвечала. Ей было не до меня.
— Алана…
Чужой взгляд коснулся моего затылка. Ласково так, ледяной иголочкой. Я обернулся.
Сквозь изморозь на окошке, сквозь весь этот замысловатый, в прихотливых узорах слой на меня глядел человек. Узкое лицо, морщинистое, как у старика, но глаза не были стариковскими. Нехорошие глаза. Пристальные.
— Кто здесь?!
Я сорвался с его взгляда, как малёк со слишком крупного крючка. Кинулся наружу, распахнул обе двери, встал на пороге…
Снег под окном оставался нетронутым. И, разумеется, пусто. Ни зверя. Ни птицы — кроме той, конечно, что кружит у меня в голове, и круги уже сузились до невозможности, почти над самой землёй…