– Познавательное посещение.
Они все стояли около уборной и ждали, когда из женской половины выйдет мадам Туанасье. Но она вышла не из уборной, а сбоку, из пролома в заборе.
– Я не смогла туда войти, – пояснила она. – Очень скользко. И я последовала примеру одной женщины, которая тоже не захотела войти внутрь.
Поль не выдержал и злорадно заметил:
– Вам следовало остаться в Ленинграде. Вы там пошли бы в Русский музей. Там уборные красивые, и картины висят красивые.
Никто не отреагировал на его замечание, и Поль бодрым голосом сказал:
– А теперь – в «Красный бор», – и зашагал вперед.
Его спутники последовали за ним. Прохожие продолжали оглядываться на них, некоторые останавливались, а некоторые даже начали следовать за ними на почтительном расстоянии. На главной, по-видимому, единственной улице города среди одноэтажных домиков было несколько двухэтажных старых, но хорошо сохранившихся деревянных домов. Нигде не было никаких следов военных разрушений, хотя война прошла по этим местам. Поль обратил внимание на кирпичное двухэтажное здание. Над входом висело красное полотнище с длинным лозунгом. Такие лозунги на красных полотнищах Поль уже видел в Москве и Ленинграде. Он оглянулся на шедшего за ним Фейгина, спросил:
– Что за здание?
Фейгин взглянул на официальную таблицу, ответил:
– Средняя школа. Десятилетка.
– А что написано на лозунге?
Монотонным голосом Фейгин ответил:
– Под знаменем Ленина, под водительством Сталина укреплять завоевания социализма.
Улица кончилась. Далее следовал обширный пустырь, через который действительно вела протоптанная дорога к виднеющемуся вдали лесу. Поль оглянулся. За ним шли Фейгин, мадам Туанасье, мсье Луни и два охранника. Всего шесть человек. А шагах в тридцати за ними следовала разрозненная толпа нищенски одетых любопытных лужан. Конечно, им интересно было знать, что нужно этим роскошно одетым людям, говорящим на непонятном языке, в колхозе «Красный бор». Поль сказал:
– Товарищи, прибавим шагу, а то я замерз.
Никто не ответил. Поль пошел быстрее, и все молча ускорили шаг, не отставая от него. Вокруг все было белым – белый заснеженный пустырь, белая протоптанная тропа, не шире метра, и такое же белое небо, затянутое высокими облаками. Со стороны леса показалась лошадь, запряженная в сани. Поль шел навстречу лошади. Разминуться было нельзя. Если на самой дороге снег был по щиколотку, то на шаг в сторону снег был выше колен. Мороз пощипывал лицо. Поль оглянулся. У его спутников были красные носы и щеки. Мадам Туанасье, прижимая под мышкой свою дамскую сумку, то и дело прикладывала к носу платочек. Сани с лашадью приблизились. Поль упорно шел навстречу лошади, не уступая дороги. Возница подтянул поводья, и лошадь сошла с протоптанной дороги в глубокий, выше колена, снег. Сани слегка накренились. В санях, кроме возницы, сидели две женщины, закутанные в серые дырявые шали, придерживая холщевые мешки. Сквозь дыры было видно, что в мешках картошка. Фейгин заговорил с возницей, сани остановились. Поль с интересом разглядывал систему упряжи с дугой над головой лошади и оглоблями, переходящими в боковины саней. В разговоре с возницей Фейгин выяснил, что они идут правильной дорогой, и Поль снова зашагал вперед. У края леса стоял почерневший от старости бревенчатый дом со щепяной двускатной крышей, окруженный плетеным забором. Из кирпичной трубы на крыше шел редкий дым. Поль спросил:
– Из чего сделана эта крыша?
Фейгин с готовностью объяснил:
– Крыша покрыта щепой. Это пласты, наструганные из осины. Осина – мягкое дерево, неупотребляемое в строительстве. Но, как ни странно, тонкие слои ее древесины быстро высыхают после дождя, и покрытия из осиновой щепы сохраняются десятилетиями.
Мадам Туанасье сказала резким голосом:
– Мы замерзли. Можно войти в этот дом согреться?
– Да, – тотчас согласился Фейгин. – Сейчас мы попросим хозяев впустить нас.
У Фейгина в отличие от французов были легкие нарядные ботинки, которые, вероятно, были полны снега. Через калитку в заборе они прошли к дому. Фейгин постучал в досчатую дверь, расположенную между домом и низкой бревенчатой пристройкой. Они немного подождали, и Поль сам постучал кулаком в дверь. Открыла старуха в белом платке и какой-то тряпичной одежде. Она была босая. Фейгин поговорил с ней, и старуха отступила назад, пропуская замерзших путников в дом. Густо пахнуло навозом. Передняя была совершенно темной. С одной стороны была дверь в дом, с другой стороны был просто проем, ведущий в пристройку. Там были кучи наваленного сена. Раздалось мычание. Поль с детства не слышал мычания коровы и остановился. Французы и охранники остановились за ним в тесной передней. В полумраке пристройки Поль увидел еще один проем, в который было видно голову коровы. Поль смотрел на корову, и корова смотрела на Поля грустным коровьим взглядом. Где-то сбоку закудахтали куры.
– Пройдемте внутрь, – позвал Фейгин.
Они вошли в дом, состоящий из одной комнаты с низким потолком. В доме было тепло и пахло мокрым деревом и вареной картошкой. Здесь был стол, сколоченный из грубых досок и такие же две скамейки. На столе была керосиновая лампа. Электричества здесь не было. Сбоку стояла русская печь, одна из тех, которые Поль раньше видел на фотографиях. Фейгин сразу же положил на стол деньги. Поль не понял сколько, он еще не ориентировался в русских деньгах. Но старуха сразу заулыбалась щербатым ртом и что-то заговорила. Фейгин сказал, что они все могут снять обувь и просушить ее на печи. Поль первым снял пальто и стал снимать свои меховые высокие ботинки, в которые все же попал снег. Остальные последовали его примеру. Кроме охранников. У них под брюками были высокие военные сапоги, в которые снег не мог попасть. У Фейгина ботинки и носки промокли насквозь. Старуха продолжала что-то говорить. Фейгин сказал, что она предлагает молока. Все согласились. Старуха вынесла из передней глиняный кувшин с молоком. Из фанерного шкафа она достала шесть граненых стаканов разной конфигурации из мутного стекла, налила молоко в стаканы. Все стали пить. Поль поднес стакан к губам и тут же увидел, что в молоке что-то всплыло. Это был явно кусок навоза. Поль застыл. Старуха тут же взяла у него стакан, выплеснула часть молока с навозом в деревянный ушат, стоящий около печи, и отставила стакан с дополовины оставшимся молоком на край стола. А перед Полем она поставила другой чистый стакан и налила в него молоко из кувшина. Поль подумал, что корова, вероятно, всю зиму находится в хлеву и спит в собственном навозе. И никто эту корову не будет мыть, так что во время дойки в молоко обязательно должен попасть навоз. И все они пьют такое молоко. А молоко было густым и вкусно пахло свежими натуральными сливками. И Поль выпил свой стакан, и не без удовольствия. После того, как все выпили свое молоко, старуха взяла отставленный стакан, из которого был выплеснут навоз, и вылила оставшееся в нем молоко обратно в кувшин. Из-за печки послышался шорох, чей-то низкий хриплый голос, и вышла еще одна старуха с лицом, похожим на древесную кору. Первая старуха продолжала говорить. Поль обратился к Фейгину: