Кажется, слово «смерть» русин знал. Пленный тайлбарлагч вздрогнул и занервничал.
— Какому народу ты принадлежишь? — Субудэй так и сверлил пленника взглядом. — Какому хану служишь? Кем были твои предки? Почему ты похож на воина степей? Почему говоришь на двух языках? Почему один твой язык кажется мне знакомым, но его трудно понять? Это очень странно, когда знакомое непонятно. Ты можешь объяснить такое?
Пленник молчал и ошалело качал головой.
— Ты русин? Или ты меркит? — наседал Субудэй. — Нет, скорее ты ойрат, да? Но каких кровей? Олет? Чорос? Баят? Тумет? Торгут? Хошуд? Дербет? Бузав? Отвечай!
Русин лишь хлопал глазами.
— Как зо-вет-ся твой на-род? — Субудэй спросил короче, четко проговаривая каждое слово. — Кто ты сам?
На этот раз русин его понял.
— «Калмык», — прозвучал краткий ответ.
— Хальмг? — Субудэй нахмурился. — Мне знакомо это слово. «Оставшийся», да? Или «отделившийся»? От какого рода ты отделился? Какое племя предал?
Русин поднял голову. В его глазах было удивление. Кажется, он опять ничего не понимал. Или делал вид, что ничего не понимает.
— Что ты делал на русинском харагууле возле чулуум дзам? — сухо спросил Субудэй.
— На чем — на чем? — поморщился пленник. — «На-капээм-что-ли? На трассе?»
Харагуульный тайлбарлагч снова мешал знакомые и незнакомые слова. Полупонятный язык хальмгов причудливо сливался в его устах с непонятным языком русинов.
— Ты, — Субудэй ткнул толстым крючковатым пальцем в сторону пленника, — нукер здешнего правителя. Ты несешь службу в двухэтажном каменном гэре у большого тракта, ведущего к большому городу. В твоей власти останавливать безлошадные тэмэр тэрэг, ездящие по каменному пути. Ты пропускаешь в город одних и не пускаешь других. Почему ты ничего не говоришь мне об этом? Почему не рассказываешь об армии, воином которой являешься?
Про армию и про воина русин, похоже, понял. Так, во всяком случае, показалось Далаану.
* * *
Ханучаев вздохнул. Видимо, его здесь принимают за военного. Старый одноглазый монгол ведет себя так, будто никогда не видел милицейской формы. Загадки множились, и ни одной разгадки видно не было.
— Я не состою в вооруженных силах, — сказал Ханучаев. — Я из милиции. МВД…
— Что это — «эмвэдэ-мильци»? — потребовал дальнейших объяснений старик. — Пехота? Конница? Легкая? Тяжелая? Стрелки? Копейщики? Мечники? Обоз? Гонцы? Нойоны? Богатуры? Нукеры? Оролуки? Тургауды? Кэкэритэны?..
Знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые слова сыпались одно за другим.
— Хэшучи? Дуулгэты? Кыштымы? Мэргэны? Лубэчитэны? Хаара цэрих?
Запутавшийся вконец Ханучаев не успевал следить за сказанным и в конце концов потерял нить разговора.
— Что делает «мильци»? Что?! Делает! «Мильцы»?! — только очередной вопрос, повторенный на повышенных тонах, вырвал его из ступора.
Бред какой-то! Смеется старик, что ли? Ханучаев внимательно посмотрел на собеседника. Нет, одноглазый и не думал над ним надсмехаться. Он спрашивал всерьез. В другой ситуации это, возможно, было бы смешно, а сейчас — страшно. Старик действительно не знал. Ни хрена не знал! Он был как только что народившийся младенец. И вся эта кодла в железе и с саблями — ему под стать. Вот ведь счастье привалило! И откуда взялись все эти дикари на его голову?
— Что?! — требовал сумасшедший монгол, теряя терпение.
«Что делает „мильци“? Как ответить? Как объяснить? На пальцах разве что попытаться? Да вот беда — руки-то связаны!»
— Ну… бандитизм там, грабеж, воровство, убийства, — растерянно начал перечислять Ханучаев, но тут же осекся. — То есть… боремся мы. Со всем этим боремся. Ловим бандитов, воров, убийц. И вообще… Порядок обеспечиваем.
— Порядок?! — У одноглазого тоже были трудности с языковым барьером. Но в это слово он вцепился мертвой хваткой. И кажется, именно оно по-настоящему взбесило старого монгола.
* * *
— Разве это порядок, когда чужих послов не встречают с почестями, а заковывают в кандалы? — рычал, брызжа слюной, разгневанный Субудэй. — Разве это порядок, когда вам привозят голову разбойника здешних мест, а вы нападаете на людей, покаравших его? Разве это порядок, когда простые нукеры тянут свои руки к дарам, предназначенным их начальнику? Разве это порядок, когда нойону, направляющемуся к вашему правителю не с войной, а с миром, на первом же харагууле разбивают голову? Ведь это ты убил Дэлгэра? Это твоя огненная трубка проломила череп моему сотнику, да, хальмг?
Вновь в гэре повисла зловещая тишина. Русин-хальмг молчал, пытаясь понять речь Субудэя и причину его ярости. Сам Субудэй-богатур тяжело дышал, приходя в себя после вспышки гнева.
Гвардейцы-кэкэритэны вцепились в оружие так, что побелели пальцы. Далаан тоже держался за саблю. Бледный Джебе-нойон — тот и вовсе уже вытянул клинок из ножен и косился на Субудэя, ожидая разрешения на смертельный удар.
Субудэй, однако, не позволил зарубить пленника.
— Спрячь оружие, Джебе, — велел он, — и не обнажай его в моем гэре, пока я не скажу.
— Прости, Субудэй-гуай, — смутился Джебе, — мне просто показалось…
— Забудь о том, что кажется, — сердито проворчал старый военачальник. — То, что кажется, — не всегда есть истина. Я хочу понять русинов. Нам нужно их понять. И этот пленник должен нам в этом помочь.
Немного успокоившись, он вновь обратился к харагуульному толмачу. Теперь Субудэй старался говорить ровным бесстрастным голосом, произнося слова отчетливо и не спеша:
— За что ты убил моего посланца, хальмг?
— Он хотел убить нашего «сержанта»…
Субудэй вопросительно поднял бровь.
— Ну… воина нашего. Он чуть не загрыз его «нах-х». Напал как «волчара-мля».
— У него была веская причина напасть на вашего воина и перегрызть ему глотку, — заметил Субудэй. — А была ли у вас причина поступать так, как вы поступили? Почему на вашем харагууле пленили моих воинов, хальмг? Почему забрали их оружие и дары, предназначенные ханскому наместнику? Почему на них надели стальные кольца, избили и бросили в клетку?
Молчание… Русин то ли не понял вопроса, то ли не знал, как ответить.
— Почему вы напали на моих людей?
— Они… — русин запнулся и облизнул сухие губы, — они ехали «по-федеральной-трассе» ну… по дороге… возле дороги… они ехали… и…
— Разве в ваших землях свободный человек не может ехать туда, куда ему вздумается? — прищурился Субудэй. — Разве за это у вас наказывают? И разве посол другого народа не может пользоваться вашими дорогами, чтобы скорее добраться до ваших правителей?
Полонянин выглядел подавленным, растерянным и жалким.