— Милый, не пил бы ты по утрам. Когда пьешь с утра — это конец. Я повидала много алкоголиков…
— Какой алкоголик? — Бруно стал неспешно прохаживаться по комнате. — Да, я пью чуть побольше, зато, сама говоришь, у меня и настроение лучше, и аппетит. Виски — очень чистый напиток, некоторым на пользу.
— Вчера ты перебрал, и бабушка это заметила. Не думай, что она ничего не замечает.
— Давай не будем про вчерашний вечер, — отмахнулся Бруно.
— Сэмми сегодня придет. Одевайся и выходи на корт, посуди.
— Сэмми у меня в печенках.
— Обещай, что хоть чуточку позагораешь, — как ни в чем не бывало сказала мать, направляясь к двери.
Бруно облизнул сухие губы и не ответил на ее улыбку. На него вдруг опустилась черная туча, и захотелось бежать, бежать, пока не поздно. Увидеть Гая, пока не поздно! Избавиться от отца, пока не поздно! У него столько дел! Нельзя тратить время здесь, в бабушкином доме, обставленном, как и его собственный, в стиле Людовика Пятнадцатого, в вечном стиле Людовика Пятнадцатого! Бруно хотел бежать, но не знал куда; он не любил разлучаться с матерью. Он кусал губу и хмурился, маленькие серые глаза смотрели в пустоту. Неприятно, что она запрещает ему пить по утрам. Утром выпивка нужнее всего. Он потянулся, сделал несколько круговых движений плечами… Почему такое плохое настроение?
Все эти вырезки — про него. Неделя шла за неделей, идиотам в полиции утерли нос! Отпечатки подошв — вот и все их улики, а ботинки те он давно выкинул! На днях они с Уилсоном кутили в отеле в Сан-Франциско; сейчас Бруно отпраздновал бы с куда большим размахом — если б только с ним был Гай. Идеальное убийство! Многие ли способны провернуть идеальное убийство на острове в окружении сотен людей?
И он не из тех болванов, про которых в газетах пишут, — тех, кто убивал, «чтобы посмотреть, каково это». Тех, кому после и сказать нечего, разве только пожаловаться, что их сразу стошнило и что «вышло не так здорово, как мне думалось». Вот если бы у него брали интервью, он бы воскликнул: «Это было восхитительно! Лучше некуда!» («И вы готовы сделать это еще раз, мистер Бруно?») «Вероятно», — предположил бы он уклончиво, как полярный исследователь в ответ на вопрос, готов ли он провести еще одну зиму во льдах. («А что вы чувствовали?») Он бы наклонил поближе микрофон, поднял глаза к потолку и немного поразмыслил. Пусть мир затаит дыхание. Что он чувствовал? «Видите ли, такое не сравнить ни с чем. Вы же понимаете, она все равно была бесконечно дурная женщина. Можно сказать, я убил горячую маленькую крысу, только это была женщина, и лишь потому говорят про убийство». Само тепло ее тела внушало ему отвращение. Когда дело было сделано, у него мелькнула мысль, что теперь ее тело перестанет излучать тепло, и она станет такой, какой была на самом деле, — холодной и уродливой. («Вы говорите — уродливой, мистер Бруно?») Да, именно так. («То есть вы считаете, что труп человека уродлив?») Бруно сдвинул брови. Нет, на самом деле он не считает, что трупы всегда уродливы. Но если это труп дурного человека вроде Мириам, то людей должно радовать такое зрелище. («А власть, мистер Бруно?») О да, власть, власть была упоительна! Своими руками он отнял жизнь. Никто не знает, что такое жизнь, ее ценят превыше всего, а он взял и отнял. В миг, когда она перестала трепыхаться, все лишнее — опасность, страх, боль в пальцах — исчезло, осталось лишь величие момента, таинство прекращения жизни. Кругом превозносят таинство рождения, но в чем тут тайна?! Соединились две зародышевые клетки — и вот вам новая жизнь! Зато смерть — это тайна! Почему женщи-на прекратила существовать оттого, что он подержал ее за горло? И что вообще такое жизнь? Что чувствовала Мириам, когда он разжал хватку? Где она в это время находилась? Нет, он не верит в загробную жизнь. Ах, какое могло бы получиться интервью! («А вы хотели убить именно женщину?») Откуда взялся этот вопрос? На секунду Бруно растерялся, но быстро вернул себе присутствие духа. Да, он был очень рад убить именно женщину. Нет, он не искал в этом сексуального удовлетворения. Нет, он не испытывает ненависти к женщинам вообще. Отнюдь нет! От любви до ненависти один шаг. Чей это афоризм? Так вот, он так никогда не думал. Одним словом, ему просто было приятно убить женщину, убийство мужчины не принесло бы такого удовольствия. Разве что убийство папаши.
Телефон…
Он обнаружил, что стоит, слепо уставившись на телефонный аппарат. Любой попавшийся на глаза телефон напоминал о Гае. Бруно мог бы выяснить его номер хоть сейчас, потребовалась бы всего пара звонков правильным людям. Но Гаю это не понравится. Наверняка он еще нервничает. Следует дождаться ответного письма. Оно придет со дня на день, ведь Гай должен был получить его послание в конце прошлой недели. Для полного счастья Бруно не хватало лишь одного — возможности услышать голос друга, слова благодарности. Они теперь связаны вместе крепче родных братьев. Многие ли любят братьев так же, как он любит Гая?
Бруно вышел на балкон и оперся на узорную кованую ограду. Утреннее солнце припекало и в самом деле приятно. Под окнами до самого океана простиралась зеленая лужайка, широкая и ровная, как поле для гольфа. По ней в белом теннисном костюме и с ракетками под мышкой шествовал Сэмми Франклин. Сэмми, грузный и рыхлый, как потерявший форму боксер, напоминал Бруно еще одного голливудского актеришку, увивавшегося за матерью три года назад. Того звали Александр Фиппс. И почему он вообще запоминает их дурацкие имена? Сэмми хохотнул, протягивая руку матери. На секунду в Бруно всколыхнулась старая неприязнь. Merde. [9] Он презрительно окинул взглядом широкую задницу в белых фланелевых штанах и решил полюбоваться на что-нибудь другое. Через живую изгородь перелетели два пеликана и плюхнулись на траву. Вдалеке над голубыми волнами плыл парус. Три года назад Бруно умолял бабушку купить яхту, и вот яхта стоит на приколе…
Из-за покрытого бежевой штукатуркой угла дома доносился стук теннисного мяча. Внизу забили часы, и Бруно поспешил уйти с балкона, чтобы не знать, сколько времени. Он предпочитал нарочно не смотреть на часы и узнавать, который час, как можно позже, чтобы время шло быстрее. Если в полуденной почте не будет письма от Гая, пожалуй, он прокатится на поезде в Сан-Франциско. Хотя от Сан-Франциско у него остались неприятные впечатления. Уилсон притащил в отель пару своих приятелей-итальяшек. Бруно платил за все обеды и выпивку, а еще они звонили в Чикаго из его номера. Отель вписал в счет два звонка в Меткалф, хотя Бруно звонил только один раз, это он точно помнил. В день отъезда ему не хватило двадцати долларов, а поскольку счета в банке у него не было, отель — между прочим, называющий себя лучшим в городе — не отдавал Бруно багаж, пока мать не перевела деньги. Нет, ноги его не будет в Сан-Франциско.
Из-за двери послышался приятный высокий голос бабушки:
— Чарли?
Изогнутая дверная ручка дрогнула. Бруно непроизвольно метнулся к россыпи вырезок на кровати, но тут же повернул в ванную и насыпал в рот зубного порошка. Бабуля могла почуять запах выпивки за версту, как проповедник сухого закона на Клондайке.