– Похоже, вы склонны всегда и во всем винить женщин.
– Не я. Кавендиш. Он так и написал в завещании: «Моей сестре Иезавель [31] …»
– Иезавель?!
– Да, по сравнению с этим прозвищем кличка попугая кажется вполне невинной. Так вот: «Моей сестре Иезавель я оставляю самое дорогое, что у меня есть, – попугая Казанову, который скрасит ей одиночество, избавив от необходимости разговаривать с самой собой».
Экипаж проехал в широко распахнутые ворота из кованого железа и свернул на дорожку, ведущую к дому. Вздымающиеся к небу печные трубы теснились друг к другу, напоминая сбившихся в кучу уличных мальчишек. Печально закричал грач, сидевший на голом буке. Я не смогла сдержать дрожи.
– Дом вас пугает?
– Нет, мне просто зябко, – соврала я.
Экипаж остановился, и я вышла, с благодарностью опершись на руку подоспевшего мне на помощь кучера.
Экономка проводила нас в приемную, где уже поджидала мисс Маттерворт.
– Насколько я могу судить, ваш особняк построили во времена короля Якова [32] ?
– Никогда ни о чем не судите по внешнему виду, – фыркнула старуха. – Мой брат построил его сорок лет назад, чтобы дурачить выскочек вроде вас.
Годфри с явным удовольствием огляделся:
– Невероятно тонкая работа. Что, неужели все новодел? А ограда? А сад?
– Говорю же вам, всему этому сорок лет. – Мисс Маттерворт подалась вперед, к столу, на который мистер Нортон водрузил клетку с попугаем: – Говорят, эти птицы могут жить как раз столько… а то и больше, – с явной грустью в голосе добавила она.
– И давно ваш брат завел себе попугая?
– Несколько лет назад. Может, лет пять.
– И при этом он сумел заставить Казанову вызубрить столько слов и фраз?
– Именно так. Впрочем, признаться, когда Кавендиш купил эту болтливую тварь, она уже довольно бойко молола языком. Вроде бы птицу продал брату какой-то матрос. Попугай стал Кавендишу закадычным дружком. Брат мог часами сидеть с ним, кормить с руки семечками и шептать заговорщицки на ухо всякие скабрезности.
Мистер Нортон посмотрел на меня, изогнув бровь. Бьюсь об заклад, он обучился этому еще в колыбели.
– Нам можно осмотреть дом и сад? – спросил он у хозяйки.
– Делайте что хотите. Все равно скоро меня выставят за дверь.
– Это мы еще посмотрим, – промолвил мистер Нортон, забрав со стола клетку с попугаем.
Мы вернулись с адвокатом в аванзал, где брала начало лестница, расходящаяся налево и направо, затем снова сходящаяся, чтобы образовать площадку, и потом вновь разветвляющаяся.
Мистер Нортон двинулся верх по ступеням, и я проследовала за ним, держась рукой за перила из орехового дерева. Достаточно быстро я обнаружила, что на стойках перил в конце каждого лестничного марша вырезаны гротескные, искаженные гримасами лица. Когда я обратила на них внимание мистера Нортона, он лишь кивнул и показал на лепной фриз под потолком. Узор вновь и вновь повторял рисунок, который мы с адвокатом впервые увидели на визитке Кавендиша.
На третьем этаже уже ждала служанка, которая отвела нас в покои Кавендиша. Там я обнаружила, что изображение искаженного гримасой лица украшает даже керамический ночной горшок, ручки которого были выполнены в виде поднятых вверх человеческих рук. Я постеснялась обратить на это внимание мистера Нортона – он как раз был занят тем, что стягивал ткань с клетки, которую водрузил на постамент, похоже, специально предназначенный для нее.
Казанова закряхтел, прочищая горло. Он подвинулся на жердочке, подобравшись к прутьям, и повернулся бочком ко мне.
– Гадко, – посетовал он.
– Согласна, – кивнула я.
– А он все хватает буквально на лету, – похвалил попугая мистер Нортон и потер руки: – Вы несколько раз произнесли это слово и, похоже, оно пришлось попугаю по душе.
– Здесь и правда гадко. – Я окинула взглядом спальню, потрясенная тем, что в ней все еще ощущается присутствие смерти, пусть даже наступившей естественным образом.
В воздухе чувствовался запах, который обычно стоит в комнате больного, – запах старости и увядания. В темном углу я приметила прислоненную к стене трость, а на полу, возле кровати с балдахином, – аккуратно сложенные ночную рубашку и колпак. Все это некогда принадлежало покойному.
– Позвольте мне еще раз взглянуть на ваш список, – попросил мистер Нортон.
Я протянула ему сложенные исписанные листки, и адвокат принялся их разворачивать. Услышав шелест бумаги, Казанова передвинулся на жердочке поближе, чтобы ничего не упустить.
– «За Типпекано и сокровища», – задумчиво прочитал мистер Нортон.
– Промокнешь до нитки! Промокнешь до нитки! – рявкнул Казанова.
– Типпекано, – столь же задумчиво повторила я, чувствуя себя неловко от собственного молчания и бесполезности. – Это в Америке?
– Если я не ошибаюсь, это переделанный лозунг одной из предвыборных компаний. «За Типпекано и Тайлера!» [33] Оригинал вроде звучал именно так.
– «За Типпекано и сокровища…» Получается, это всего-навсего очередная бессмыслица, – вздохнула я.
– Мы уже выяснили, что покойный Кавендиш обожал игру слов, – напомнил мне Годфри.
– Ну да, ему было с чем поиграть, – съехидничала я. – Только представьте, как он сидел здесь, окруженный стаей попугаев, несущих околесицу.
– И среди них главным крикуном был вот этот красавец. – Мистер Нортон сунул палец в клетку. Необдуманный поступок: рванувшись к пальцу, Казанова вцепился в него серым клювом. Теперь уже настал черед Годфри кричать и прыгать.
– Вот это хватка! – прошипел он от боли сквозь зубы.
– Смертельная схватка! – крикнул в ответ попугай.
Я подошла к окну и рывком широко распахнула створки. Я хотела вдохнуть чистого воздуха, проветриться, освежить мысли в голове. Кроме того, меня уже мутило от одного вида Казановы, только что продемонстрировавшего людоедские наклонности.
Выглянув наружу, я заметила целое сонмище зеленых гротескных морд: я не сразу поняла, что передо мной особым образом фигурно подстриженные кусты. Они были посажены в два ряда, образуя дорожку, которая вела к искусственному пруду. На берегу виднелась легкая, воздушная деревянная беседка в форме птичьей клетки.