Бита покатилась через дорогу к Беверли.
Та потянулась к оружию, оказавшемуся в считаных дюймах от нее.
В круг ступила женщина в черном бикини, черных шпильках, черной короне и с черными ангельскими крылышками.
Покрасовалась.
Толпа возликовала.
Женщина в бикини направилась к Беверли, тянущейся к бите.
Присев на корточки, одарила ее яркой, белозубой улыбкой, подхватила оружие обеими руками и занесла над головой, как боевую секиру, будто некая царица демонов.
Нет, нет, нет, нет, нет…
И ударила прямо в центр спины Беверли.
Улица радостно взревела, глядя, как жертва корчится на земле.
Чего бы Итан только не отдал, чтобы зависнуть сейчас в «Блэк Хоуке» в двухстах футах над Главной, нажимая на гашетку «Гатлинга GAU-19», жаря 2000 выстрелов в минуту по толпе, расколошматив этих гнид в клочья.
Отвернувшись от окна, он обеими руками поднял журнальный столик над головой и грохнул его о стену. Во все стороны брызнули щепки и осколки стекла.
Это усилие только обострило его ярость.
Он жаждал крови, внутренний голос подзуживал его сейчас же ворваться в толпу с мачете, рубя направо и налево. Да, мало-помалу они его одолеют, но видит бог, больше всего на свете ему хотелось покосить это сборище, в одиночку устроить тотальную бойню.
Но тогда ты погибнешь.
Больше никогда не увидишься с семьей.
Никогда не узнаешь, что здесь к чему.
Итан вернулся к окну.
Беверли недвижно распростерлась на улице, вокруг ее головы расплывалось озерцо крови.
Кольцо нарушилось, смыкаясь вокруг.
А затем вся орава разом ринулась на нее.
Уходить было предательством, но стоять там и смотреть было несносно, и он ни черта не мог поделать, чтобы остановить это – пятьсот человек против одного.
Ты ничего для нее не можешь сделать. Она погибла. А теперь двигай, пока сам еще можешь.
Уже устремляясь к двери, Итан услышал крик Беверли, звук ее боли, ее беспредельного отчаяния, от которого слезы навернулись ему на глаза.
Успокойся.
За дверью тебя могут подстерегать люди.
Будь бдителен.
Итан ступил в коридор.
Пусто.
Закрыл дверь квартиры.
Гвалт на Главной стих до неясного ропота.
Утирая глаза, Итан направился обратно прежним путем – вдоль по коридору и из двери на лестницу.
На площадке третьего этажа он помедлил, прислушиваясь, и выглянул вниз поверх перил.
Ни звука.
Ни движения.
Жутковатая тишина.
Спустился.
Внизу приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы протиснуться боком.
В переулок упала полоска света.
Стоя в луже перед подъездом, Итан закрыл за собой дверь.
Дождь пошел сильнее, чем прежде.
Секунд тридцать Итан не шевелился, дожидаясь, пока глаза вновь приспособятся к темноте.
Затем, натянув на голову капюшон, двинулся на юг, шагая посередине переулка.
Вдали дождь мельтешил в сфере света уличного фонаря, но в остальном темень между зданиями залегла настолько непроглядная, что Итан не видел собственных ног.
Толпа взревела куда громче прежнего.
Подумав о Беверли, Итан вынужден был осадить себя, чтобы не воображать, что с ней происходит, невольно сжав рукоятку мачете покрепче и скрипнув зубами.
Шаги впереди заставили Итана резко остановиться.
Он замер в тридцати футах от места, где переулок пересекается со следующей улицей, в полной уверенности, что невидим во мраке.
Там показался мужчина в темном дождевике, направлявшийся с Главной на запад.
Остановившись под фонарем, он вгляделся в переулок.
В руках у него были топорик и ручной фонарь.
Итан слышал, как дождь барабанит по его плащу.
Перейдя улицу, мужчина вошел в переулок.
Включил фонарь, направив луч на Итана.
– Кто там?
Итан увидел собственное дыхание, от холода вырывающееся изо рта облачками пара.
– Я, – отозвался Итан, трогаясь в его сторону. – Вы его не видели?
– Кто «я»?
Свет все еще бил Итану в лицо, и он надеялся, что мужчина видит его улыбку, уповал, что совладает с надвигающимся безумием.
Глаза встречного широко распахнулись, когда Итан подошел достаточно близко, чтобы тот разглядел синяки, следы крови, швы и плачевное состояние его лица, но его реакция – замахнуться топориком для удара – последовала с полусекундным запозданием.
Взмаху Итана клинком параллельно земле одной рукой достало силы вспороть противнику живот.
Ноги его подкосились, колени ударились о землю, и Итан добил его тремя сокрушительными рубящими ударами.
Он бросился бежать, все еще кипя после убийства, будто оно придало ему скорости.
Пулей вылетев из переулка, Итан пересек Седьмую.
Справа – полдюжины огоньков в двух кварталах, движущихся вдоль по улице к центру города.
Слева – не меньше пятидесяти человек хлынули из-за угла с Главной; фонарики вспыхивали один за другим, как только они ступали во тьму боковой улицы.
Итан наддал ходу, влетев в следующий переулок – впереди ни единого огонька, – но поверх собственного пыхтения расслышал топот множества ног у себя за спиной.
Оглянулся: стена света, катящаяся по переулку.
Крики людей.
Впереди – стремительно приближающаяся Восьмая улица.
Нужно менять курс. Он уже просчитывал в голове возможности, но не мог нажать на спуск, пока не увидит, что лежит впереди.
Итан влетел на Восьмую.
Слева – ни души.
Справа – одинокий огонек в двух кварталах.
Итан вильнул вправо, летя сломя голову поперек улицы.
Перескочив бордюр, приземлился на противоположный тротуар, запнувшись о бугор на бетоне и едва не растянувшись, но каким-то образом ухитрился удержаться на ногах.
Еще двадцать ярдов, и он уже в следующем квартале к западу от Главной, и, оглянувшись за две секунды до поворота, увидел первую группу огней, вырвавшихся из переулка.
Если повезло, они его не видели.
Влетел за угол.
Благословенная тьма.