– Ты мне совсем не мешаешь, Селия, – вежливо ответила я, всем своим видом давая понять, что она отвлекает меня от важных дел. – Пожалуйста, продолжай.
– Вчера вечером Джон нашел у себя в кабинете две уже откупоренные бутылки виски. И обе он выпил! – Я сделала вид, что глубоко потрясена, а Селия храбро продолжала: – Как эти бутылки туда попали?
– Не знаю, – сказала я. – Возможно, Джон велел своему лакею принести их. Вспомни, Селия: он пьет без перерыва почти четыре месяца! Слуги просто привыкли приносить ему то, что он требует.
– Значит, мы должны сказать им, чтобы они этого больше не делали! – энергично тряхнула головой Селия и от волнения даже прилегла грудью на стол. Ее карие глаза сияли, от утомления не осталось и следа. – Ты должна сказать Страйду, чтобы он ни при каких условиях не приносил Джону спиртное. Мы также должны отказаться от вина за обедом и постараться вообще нигде его не пить, пока Джон не начнет выздоравливать.
– Ты, возможно, права, дорогая, – кивнула я. – В первую очередь мы, конечно, должны позаботиться о здоровье Джона и помочь ему исцелиться от этого страшного недуга. Возможно, его следовало бы вообще отослать отсюда. Ведь в Англии есть прекрасные врачи, которые специализируются как раз на подобных случаях.
– Правда? – удивилась Селия. – Я не знала. Но разве Джон согласится?
– Мы могли бы настоять, заставить его понять, что это необходимо. Мы, собственно, имеем полное право даже связать его, если это поможет ему вылечиться. – Я несла всякую чушь, сознательно не говоря ничего конкретного.
Селия вздохнула.
– Боюсь, может дойти и до этого. Хотя звучит ужасно! Мне кажется, мы могли бы начать с того, что убрали бы из дома все напитки.
– Ну, если ты уверена, что это подходящий способ… – неуверенно пожала плечами я. – Кстати, вчера я специально приказала подать к столу вино. Мне кажется, Джон должен сам привыкать пить лимонад, даже если все вокруг пьют вино. Ведь если он будет обедать где-то в другом доме, на стол наверняка подадут вино, а после обеда порто.
– Да, ты права, – сказала Селия. – Я об этом не подумала. И все же я совершенно уверена, что нам не следует пить в его присутствии – по крайней мере, хотя бы первые несколько дней. Ты скажешь слугам, Беатрис?
И я с улыбкой пообещала:
– Конечно, Селия. Я сделаю все, что угодно, лишь бы мой муж снова стал здоровым.
Она внимательно посмотрела на меня. Наша маленькая, любящая Селия, когда-то считавшая, что мир вокруг так же добр и нежен, как она сама, училась очень быстро! И если раньше она, подобно глупому младенцу, была уверена, что все люди такие же, как она, что все говорят то, что думают, что все способны так же любить ближнего, как она, то теперь она вдруг обнаружила прямо у себя под ногами некую пропасть, отделявшую ее от прочих людей. Она, например, уже начинала понимать, что я иная, чем она, и совсем на нее не похожа. Но понимать меня она пока еще совсем не научилась.
Вновь обретя прежнюю благовоспитанность, она сказала:
– Мне бы надо попросить у тебя прощения, Беатрис. Я не имела права отдавать слугам приказания без твоего ведома. Это тревога за Джона заставила меня так поступить. Я не подумала. Потому и велела не подавать за обедом вина.
Я послала ей воздушный поцелуй.
– Ничего страшного. И ты, моя дорогая, возможно, была совершенно права. Хорошо, мы постараемся на время убрать из дома все спиртное. Вдруг это действительно поможет Джону?
– Тогда я пойду и скажу ему, – сказала она и выскользнула из комнаты, прошелестев черными шелковыми юбками.
А я с интересом вернулась к таблице наших доходов. Мне вовсе не нужно было подслушивать, о чем Селия станет говорить с моим мужем. Я и так совершенно точно это знала. Селия наверняка будет умолять Джона больше не пить, а Джон, пребывая в жутком состоянии из-за похмелья, вызванного выпитым вчера виски, и чувствуя, что совсем потерял и мужество, и гордость, и самоконтроль, с жалким видом будет с ней соглашаться. Потом она, конечно же, с горящими нежностью и надеждой глазами сообщит ему, что в доме все будет устроено так, чтобы ему было легче побороть свое пьянство. Что к столу больше не будут подавать вино. Что перед обедом в гостиной уже не будет чувствоваться аромат шерри, а на его тарелке не будет играть рубиновый отблеск от хрустального бокала с кларетом.
Возможно, от этих слов Джон исполнится надежды. И будет думать, что, какими бы сладкими, соблазнительными, дразнящими улыбками я его ни одаривала, как бы сногсшибательно я ни выглядела, какой бы желанной я ему ни казалась, он, по крайней мере, будет избавлен от двух непочатых бутылок виски, холодных, покрытых росой, которые неизменно появляются у него в кабинете. И ключ больше не будет торчать в замке, давая ему возможность запереть дверь и остаться с этими бутылками наедине.
Так что за завтраком мы пили чай и лимонад, и Гарри только вздыхал, заглядывая в свою пивную кружку, где не было ни капли эля, но помалкивал. Селия вдруг решила отказаться от поездки в Чичестер с нами вместе и предпочла остаться дома. Я прекрасно знала свою невестку и сразу поняла: она намерена соблазнить Джона прогулкой на свежем воздухе, время от времени подкрепляя его крепким сладким чаем, и не спускать с него глаз, заставляя болтать с нею, играть с Джулией, и так до самого обеда. Она была готова всеми силами сражаться за его душу, готова была отдать его спасению даже свое верное любящее сердечко.
Итак, мы с Гарри отправились в Чичестер вдвоем и решили на деле испытать свое решение экономить. В мастерской нам показывали великолепные кареты и коляски, и решимость Гарри, как я и думала, вскоре была поколеблена, но сама я держалась твердо. Мне нужна была всего лишь маленькая двуколка или кабриолет, чтобы ездить по поместью, а те прочные приземистые коляски, что нам показывали, были и слишком дороги, и слишком неустойчивы для тех разбитых проселочных дорог, которыми мне приходилось пользоваться, чтобы, скажем, проверить, как идет окот овец, или чтобы не подниматься пешком по заснеженному склону на верхнее пастбище.
– Я жутко устала, – сказала я, притворно вздыхая, когда мы, наконец, пришли к некоему совместному решению. – Давай заедем к де Курси и попросим, чтобы нам дали чаю.
Леди де Курси была старинной подругой нашей матери, и ее двое детей были немногим старше нас с Гарри. Из всех чичестерских семейств – по маминой шкале положения в обществе – именно семья де Курси была ближе всего к нам. Они, правда, земельных владений не имели, но были богаты, даже богаче нас. Это была старинная семья, но дом у них был новый; де Курси в отличие от Лейси никогда не жили сотни лет в одном и том же доме. В Чичестере мы посещали также дом епископа, кто бы в данный момент ни занимал эту должность, и еще два-три дома, но дружили только с семейством де Курси.
И хотя мы с Гарри уже не так строго придерживались созданной мамой шкалы «подходящих знакомых», но пока так и не выбрались за пределы очерченного ею кружка и новых друзей не приобрели. Отчасти потому, что жили мы довольно далеко от Чичестера и любая поездка в гости была равносильна небольшому путешествию, но еще и потому, что некая замкнутость была вообще свойственна нашей жизни в Широком Доле. Как и наш отец, мы общались в основном с теми, кто жил по соседству или вместе с нами охотился, а также с ближайшими родственниками. Дороги в нашей местности частенько утопали в непролазной грязи, а к середине зимы и вовсе становились непроходимыми. Да и работа на земле постоянно требовала времени и немалых физических сил. Но, возможно, более всего сказывалось то, что мы вчетвером – Гарри, я, Селия и Джон – представляли собой некую маленькую, замкнутую на себя общину. Я бы, например, с удовольствием ни на один день не покидала Широкого Дола, да и все остальные признавались – хотя никто из них и не любил эти места так, как любила их я, – что совсем не против неделями, а то и месяцами не выезжать за пределы нашего переходящего в лес парка.