– Дай мне пистолет! – велел он, протягивая руку к Николь.
– Перебьешься, – сказала Николь.
– Слушай, ты, глупая сучка, дай мне пистолет!
Но Николь стояла неподвижно, ее пистолет не шелохнулся. Лемье перевел взгляд на Бребёфа, который отступил в тень.
– В какую игру вы играете, Бребёф? Уберите ее.
– Не могу! – Голос был высокий, почти визжащий, словно на грани истерики.
– Я вас предупреждаю, Бребёф!
Из тени раздался взрыв смеха, но тут же смолк.
– Я ему не подчиняюсь, чтобы он меня убирал, – заявила Николь, глядя на Лемье холодным, жестким взглядом.
– Франкёр, – прошипел Лемье, обращаясь к Бребёфу. – Я думал, вы его контролируете.
– Дайте мне пистолет, агент Николь. – Гамаш шагнул к ней и протянул руку.
– Пристрели его! – завопил Лемье. – Пристрели!
В этот момент зазвонил ее сотовый. К их удивлению, она ответила, не сводя с них глаз:
– Да, я понимаю. Он сейчас со мной.
Она протянула телефон Гамашу. Тот, помедлив, взял его.
– Oui, allô?
– Старший инспектор Гамаш? – прозвучал голос с сильным иностранным акцентом.
– Oui.
– Говорит Ари Николев. Я отец Иветт. Я надеюсь, вы присматриваете за моей дочерью. Каждый раз, когда я ей звоню, она говорит, что расследует дело для вас. Это правда?
– Она замечательная молодая женщина, сэр, – сказал Гамаш. – Извините, я должен идти.
Он вернул телефон Николь, а она передала ему пистолет. Лемье смотрел на это с отвисшей челюстью.
– В чем дело? – Он снова повернулся к Бребёфу, прячущемуся в тени. – Вы сказали, что она с нами.
– Я говорил, что она нам полезна, – напряженно заговорил Бребёф, пытаясь бороться с охватывающей его истерикой. – Когда Франкёр перевел ее назад в отдел по расследованию убийств, я понял, что Гамаш будет считать ее шпионкой Франкёра. Иначе зачем еще возвращать ее туда? Но Франкёр всегда был хвастуном и идиотом. Как только начались затруднения, он от нее отказался. Николь была удобна – на нее все можно было свалить. Если бы у Гамаша возникли подозрения, то кого подозревать, если не ее.
– Как же вы ошибались, кретин! – прорычал Лемье.
– Да, папа, я думаю, теперь он согласится. Папа просит меня пригласить вас на чай когда-нибудь.
– Скажите вашему отцу, что для меня это будет большая честь.
– Да, папа. Он говорит, что придет. Да нет, я не угрожаю ему пистолетом. – Она вскинула брови, глядя на Гамаша. – Хорошо. Нет, ничего я не напортачила, но спасибо, что волнуешься.
– Вы знали? – спросил Лемье Бовуара, когда тот завел его руки за спину и защелкнул на них наручники.
– Конечно знал, – солгал Бовуар.
Он ничего не знал, пока не поставил перед шефом вопрос ребром там, на обочине дороги. Тогда-то они и рассказали все друг другу. Тогда все и выяснилось. Николь работала на них. Бовуар был рад, что не выбросил ее в бурную по весне Белла-Беллу, хотя все его нутро требовало этого. Да, на эту сорочку, в которой он родился, не следует так уж полагаться.
– Я знал, что она не шпион Франкёра. Это было бы слишком уж очевидно, – сказал Гамаш, передавая пистолет Бовуару. – Я говорил с ней почти год назад, рассказал о моем плане, и она согласилась мне подыграть. Она отважная молодая женщина.
– Вы не хотите сказать «психопатка»? – спросил Лемье.
– Она к себе не располагает, с этим я готов согласиться, но именно на это я и рассчитывал. Пока ты считал, что я подозреваю ее, ты мог свободно делать то, что тебе было нужно. А я мог свободно наблюдать за тобой. Я попросил Николь вести себя так, чтобы вызывать как можно больше раздражения у окружающих, но в первую очередь у тебя. Выводить тебя из равновесия. Твоя броня – это твое умение располагать к себе. Если бы нам удалось выбить тебя из колеи, ты бы мог сказать или сделать какую-нибудь глупость. Так оно и случилось. В тот день ты здесь следил за мной. Еще ни один мой агент не наводил на меня оружие. Ты сделал это, рассчитывая испугать меня. А получилось наоборот: после этого у меня не осталось сомнений в том, что ты – шпион. Но я совершил серьезную ошибку, – сказал Гамаш Бребёфу. – Я думал, что близкий враг – это Франкёр. Мне и в голову не приходило, что это ты.
– Евангелие от Матфея, глава десятая, стих тридцать шестой. «И враги человеку домашние его», – тихим голосом процитировал Бребёф.
Истерика прошла, злость прошла, прошел и страх. Прошло все.
– Как и его друзья.
Гамаш наблюдал за тем, как Бовуар и Николь повели Бребёфа и Лемье к двери.
«Четырнадцать дней, – думал Мишель Бребёф. – Четырнадцать дней счастья». Это было верно. Но только сейчас он вспомнил, что бóльшую часть этих четырнадцати дней он провел в обществе своего приятеля Армана Гамаша.
– Чем ты меня ударила, черт побери? – спросил Лемье.
– Камнем, – сказала Николь, улыбаясь во весь рот. – У инспектора Бовуара из кармана на днях выпал этот камень, и я его подняла. Я бросила его в тебя, когда ты нажимал спусковой крючок.
Арман Гамаш шел по темному коридору. Что-то странное происходило со старым домом Хадли. Он становился знакомым. Гамаш мог идти по нему, не зажигая фонаря. Но на полпути он остановился.
Он залез в карман куртки, вытащил фонарик и щелкнул выключателем. Перед ним стояло многоголовое существо.
– Мы идем вас спасать, – сказал Габри из-за спины Мирны.
Возглавляла шествие Жанна, за ней шла Клара, потом – все остальные.
– Языческие солдаты в наступлении, – сказала Жанна, улыбнувшись.
Свеча почти догорала. Они заняли свои места – те самые, на которых сидели прежде, словно это был старый и приятный ритуал, весенний обряд.
– Вы собирались сказать нам, кто убил Мадлен, – напомнила Одиль.
Гамаш дождался, когда все рассядутся, потом заговорил:
– «Как это горько – видеть счастье только чужими глазами!»
Он помолчал, чтобы все смогли оценить эти жестокие слова.
– Кое-кому стало невыносимо горько видеть тот радостный мир, который Мадлен создавала для себя. Вы знаете, откуда эти слова?
– Шекспир, – ответила Жанна. – «Как вам это понравится».
Гамаш кивнул:
– Откуда вы помните?
– Мы ставили эту пьесу в последний год учебы в школе. Ты была режиссером-постановщиком, – напомнила она Хейзел. – А Мадлен исполняла главную роль.
– Мадлен исполняла главную роль, – повторил Гамаш. – Всегда. Не потому, что так уж рвалась, просто не могла иначе.
– Она была солнце, – тихим голосом проговорил Сандон.