Жозеф дал ему свою визитку. Луи Барнав убрал визитку в карман, спрятал туда же нож, покачиваясь, направился к двери и захлопнул ее за собой. Официант, увидев это, пошел к двери и демонстративно распахнул ее, обмахиваясь меню как веером.
— Черт возьми, как же воняет, нужно проветрить.
Жозеф кивком подозвал его и расплатился по счету. Он спешил рассказать Виктору об этой встрече и надеялся, что тот согласится с ним: ангел-телохранитель обладает теми качествами, которые необходимы настоящему преступнику.
Жерар, начальник отделения пневматики, убежал уже больше часа назад, однако Эзеб Турвиль не мог смириться с идеей возвращения в квартиру сестрицы, где его ждала унылая парочка — Долг и Упрек. Он заранее представлял себе укоризненные замечания, которые выдаст Кларисса во время ужина, а ему кусок не будет лезть в горло. Она будет называть его пошляком, посредственностью, а он будет забиваться в глубь комнаты, заставленной массивной мебелью, которая, кажется, вот-вот обрушится на него и раздавит в лепешку.
С такими мыслями он томился в маленьком баре на улице Лувр, где до этого они с другом с удовольствием выпили по стаканчику абсента. От тепла, которое разлилось по всему телу под влиянием алкоголя, он совсем размяк и вяло следил за движениями уборщиц, за огнем в камине. Два итальянца разговаривали, бурно жестикулируя, журналист что-то ожесточенно строчил в блокноте. Толстая дама, обвешанная дешевыми побрякушками не хуже негритянского вождя, стреляла глазами, пытаясь заарканить хоть какого-нибудь мужичонку.
— Еще стаканчик, мсье? — поинтересовался официант.
Эзеб Турвиль отказался, расплатился по счету и вышел на улицу.
Дождливый сумрак лишь усилил его меланхолию. Неверной походкой он пробирался в потоке служащих, спешащих поскорее забраться в свои норки. Так, это плод воображения, или молодая женщина, которая шла перед ним, рухнула на землю? Он прибавил шаг, помог ей встать, хотя сам готов был упасть в обморок.
— Ай! Как больно щиколотку… Это вывих или растяжение, черт, только этого и не хватало! — воскликнула она, даже не поблагодарив.
— Обопритесь на меня, вон скамейка.
— Ну вот сейчас не надо этих увещеваний, я, между прочим, опаздываю, меня ждут!
— Я только хотел облегчить вам боль…
При свете фонаря он разглядел личико, обрамленное темными волосами, шляпку с цветочками. Ей было никак не больше тридцати. Грубость ее черт вполне смягчалась мягкими линиями чувственного рта.
— Извините меня. Вы ужасно любезны. Я дальше сама разберусь.
Тем не менее она позволила проводить себя до скамейки.
— Вы хромаете. Может быть, нанять фиакр?
— Ну вот не знаю… боюсь, у меня нет с собой столько денег…
— Не беспокойтесь, я расплачусь. Вам далеко ехать?
— Бульвар де Клиши.
— Давайте я вас туда отвезу, а потом поеду домой на этом же экипаже.
— Не знаю, согласиться ли?
— Я понимаю ваши опасения, но, однако, не принимайте мое предложение за попытку ухаживать за вами, я просто хочу услужить, и вообще я человек серьезный.
Она окинула его оценивающим взглядом и рассмеялась.
— Серьезный — это точно, ничего не скажешь! Беру назад свои подозрения и тревоги.
Желтая карета городской службы, которой управлял кучер в желтоватом рединготе и белом цилиндре, притормозила возле них. Голубой фонарь осветил лицо молодой женщины, которая выглядела уже куда более покладистой.
Как только она уселась в угол плетеной банкетки, то положила ноги на батарею отопления — такие зимой ставили в общественном транспорте.
— Это облегчает боль, — сказала она.
Несмотря на противный запах — смесь пыльного ковра и подпревшей кожи, Эзеб Турвиль испытывал чувство радости, которое уже давно его не посещало. Вот оно, приключение!
— Мы можем еще увидеться в случае, если у вас будут какие-то проблемы?
— Какие такие проблемы? Ну вы и нахал! Ну ладно, запишите мне ваш адрес.
Он, волнуясь, исчеркал лист блокнота.
Фиакр трясло, особенно там, где мостовая переходила в тротуар, они постоянно наваливались друг на друга и смущенно улыбались, извиняясь. Эзеб мечтал опустить занавески и поцеловать свою спутницу, но не решался. Он скрестил пальцы, чтобы дорога длилась подольше. Увы, всего через полчаса они въехали в IX округ.
Когда фиакр остановился, матушка Ансельм разговаривала с Илером Люнелем и вдовой Фулон на пороге бакалейного магазина. На противоположной стороне улицы они заметили молодую женщину, узнали ее, хоть она и повернулась к ним спиной, и одновременно окликнули:
— Катрин!
Она подала руку какому-то незнакомцу, который проводил ее до двери, там они немного побеседовали, а потом мужчина направился назад к фиакру.
— О боже, ущипните меня, чтобы я поняла, что не брежу. Какая вертихвостка! А у Рене Кадейлана, пожалуй что, рога режутся!
— Может, это дальний родственник? — предположила матушка Ансельм.
— Дальний или близкий, какая разница. Если Рене прослышит про это дело, парню не поздоровится! — отметил Илер Люнель.
— Ну вот будет драчка! Ну хоть Рене Кадейлан за ум возьмется, а то его собака то и дело оставляет свои дары возле магазина, ну, посмотрим, я готова взять билет в партер, и без больнички не обойдется! — заметила вдова Фулон, пожав плечами.
Понедельник, 6 ноября, после обеда
Виктор не мог отказаться от удовольствия проехать через парк Монсо, где редкие кормилицы располагались с колясками — день был холодный, почти как зимой. Он ностальгически припомнил их прогулки в этих местах в 1889 году, когда он ухаживал за Таша, но еще не добился успеха. Он прошел мимо ротонды, последней опоры Шартра [43] на бульваре Курсель, легко поднялся на улицу Фальсбург, потом на улицу Кардине до бульвара Мальзерб, где находился лицей Карно. Он попросил портье предупредить директора, что журналист из «Паспарту» хотел бы задать ему несколько вопросов.
— Вы неудачно попали, — ответил портье. — Г-н директор, который, заметим вскользь, уже дал кучу интервью этим всем господам из газет, сидит возле супруги, прикованной к постели. Заходите в следующий раз.
— А могли бы вы дать мне его адрес?
— Конечно, но для это нужно, чтобы мне захотелось, — ответил мужчина, закрывая окошко.
Разочарованный Виктор стоял на тротуаре, пытаясь найти способ проникнуть в здание.
— Тс-с! Мсье! — шепнул кто-то за его спиной.
Он обернулся и увидел подростка лет пятнадцати, волосы растрепаны, щеки в веснушках.